Керим Керимов, которого Пронин особенно полюбил, тоже встал на сторону Полада.
— Разрешите ему с нами поехать, товарищ майор. Будет в бригаде кино крутить. Он же прекрасный киномеханик.
Не по душе пришлась Поладу такая перспектива — «крутить кино», да что делать? Главное, чтобы с полдороги домой не вернули. А когда он доберется до части, можно поглядеть, кому что будет сподручнее. Что он, хуже других? Ехать на фронт, чтобы там кино показывать? Ну, нет, этого вы не дождетесь. Не будь я Полад!
Выслушав «ходатаев», Пронин замолчал и больше не проронил ни слова. А поезд, гремя колесами, мчался на север. Полад один стоял у окна. Уже наступила ночь, ребята постепенно разошлись по купе, легли отдыхать. Они выделили полку и Поладу, но ему было не до сна. Его грызли сомнения. Может, он неправильно поступил? Все осуждают. Осуждать легко. А вот понять? Понять трудно. Даже майор не может понять его! И, наверно, все-таки высадит в Грозном. Сказал, и сделает. И с каким лицом вернется Полад в Ленкорань? Нельзя будет людям на глаза показаться…
Поезд приближался к Грозному. Беспокойство и волнение Полада достигли предела, он ждал теперь рокового слова Пронина и неотрывно следил за его лицом. Вот сейчас, вот сейчас майор встанет и скажет: «Ну, пошли». Но майор сидел нахмуренный, мрачный, и казалось, забыл обо всем.
На остановке в Грозном он даже не шелохнулся.
Но пока поезд не отошел от станции, Полад все еще не верил, что его не ссадят, что его берут на фронт и вместе со всеми везут в танковую бригаду.
Глава вторая
1
Фируз Гасанзаде получил звание капитана и был назначен командиром танкового батальона. Уходя из второй роты, он взял с собой Парамонова.
Парамонов чувствовал себя так, словно и он получил повышение, и с особенным старанием прислуживал капитану.
Утро в промежутке между боями начиналось обычно с зарядки и умывания холодной водой. Сам Парамонов процедуру эту не любил, но неукоснительно выполнял свои обязанности, связанные с нею. Он, как всегда, спустился к реке и приволок бадью воды.
Капитан набирал воду пригоршнями и плескал себе на грудь, на шею, на плечи и в лицо.
— Не жалей воды, Парамонов! Лей, лей как следует!
— Мне воды не жалко, товарищ капитан, мне за вас боязно: простудитесь.
— Не простужусь, лей!
Парамонов, приподняв бадью, обрушил воду на шею и на плечи командира. Гасанзаде наклонился еще ниже, и Парамонов вылил всю оставшуюся воду ему на голову.
— Ах-ха!.. Вот это дело!
Сняв висевшее на суку березы полотенце, капитан вытерся насухо.
Парамонов, опустив бадейку, с удивлением смотрел на огромный шрам на груди Гасанзаде. «Видно, еще повезло, — думал он о командире. — От такой раны не скоро оправишься. А он выкарабкался».
Растирая полотенцем поросшую густым волосом грудь, Фируз даже забыл о ране. Потом попробовал ее рукой и вздохнул облегченно: зажила.
Он вспомнил, как, узнав о том, что он, недолеченный, оказался в строю, отчитывал его Ази Асланов.
— Что же это вы, Гасанзаде, в конспирацию тут играете, а? Не ожидал я от вас!
— Я не мог поступить по-другому, товарищ полковник, — оправдывался он тогда. Пришлось выложить комбригу все начистоту.
— Неправильно поступил, Гасанзаде, не оправдывайся! Ты должен был сразу же прийти ко мне и рассказать всю правду. Может, и даже наверное, я все-таки оставил бы тебя в полку.
— Сначала я не решился… Не знал вас… Сейчас я, конечно, ничего бы не утаил… Ну, а потом понял, что совершил ошибку, но было поздно. Боялся, что вернете меня в госпиталь. А тогда и госпитальным врачам неприятностей хоть отбавляй… Особенно хирургу.
— Да, там хирургу нагорело бы, а здесь нагорит Смородиной…
— Смородина тоже не виновата, товарищ полковник. Сначала она не хотела и слышать, чтобы я остался в полку, хотела немедленно вернуть меня в госпиталь. Я ее еле уговорил.
— А Смородина всю вину берет на себя.
— Елена Максимовна — благородная девушка. Это она меня выгораживала.
Хотя в землянке было прохладно, он едва успевал вытирать пот на висках, на шее, на лице.
— Ты знаешь, что произошло между Смородиной и Прониным?
— Знаю.
— Вот видишь, что ты наделал?
— Это недоразумение меня до сих пор мучает, товарищ полковник. Я хотел разъяснить майору все, но он не пожелал со мной разговаривать.
— Надо было все-таки попытаться все разъяснить.
— Елена Максимовна не разрешила.
Асланов оставил все без последствий. Но было бы лучше, если бы он наказал его. Гасанзаде не любил упреков, да и кто их любит? После того разговора он долго ходил сам не свой, и всю ночь не спал, чувствуя на себе осуждающий взгляд полковника. Долго думал, оставил бы его Асланов в полку, если бы он рассказал ему о своей незажившей ране. Нет, пожалуй, турнул бы в тыл.