— Принадлежу, — подтвердил Мясников с усмешкой. — Вот уже одиннадцать лет.
Но так как он не сказал, к какой именно партии принадлежит, то Изабелла Богдановна начала гадать:
— Кадет? Октябрист? — Усмешка на лице Мясникова стала еще откровенней, и она продолжала перечислять: — Эсер? Трудовик? — Она запнулась.
— Ну что же вы? — спросил Мясников. — Не знаете больше, какие есть в России партии?
— Неужели... социал-демократ?
— Угу. Большевик.
— А-а... — невольно вырвалось у Евгеньева. Лицо его стало мрачным, и он кивнул на ордена Мясникова: — А носите царские ордена!
— Ношу, — серьезно сказал Мясников. — Я их заслужил в боях. Этот в пятнадцатом году под Варшавой, а этот — в шестнадцатом, уже в Белоруссии...
— А говорят, ваши-то против войны? — спросил Евгеньев.
— Против, — согласился Мясников. — Объяснить? Мы ведь не вообще против войны, не пацифисты. Мы против этой войны, ибо она империалистическая, захватническая. Она выгодна лишь верхам, а народу приносит только горе и разорение...
Евгеньев ушел в себя, как черепаха в панцирь: смотрел в окно, хотя было ясно, что внимательно слушает. Но его жена не умела так, она должна была поспорить.
— И что же? — спросила она. — Вы ведь все равно участвуете в этой войне!
— Конечно, — кивнул Мясников. — Иначе народ подумал бы, что мы просто дезертиры, что все наши протесты против войны вызваны трусостью. На самом же деле многих из нас не берут в армию, но мы сами идем на фронт под чужой фамилией, участвуем в боях, получаем ранения и ордена за храбрость, но одновременно разъясняем своим товарищам, в чем подлинная суть этой бойни и что нужно делать, чтобы прекратить ее.
— А что еще делать? — спросила Изабелла Богдановна. — Самодержавие уже свергнуто...
— Но, как мы установили с вами, в деревнях все еще порют мужичков, а в Гатчинской школе авиаторов, как и повсюду в армии, продолжают сидеть на своих местах царские генералы и офицеры, ведя ту же войну «до победного конца».
Евгеньев наконец вылез из панциря.
— Ну и что вы собираетесь делать с этими генералами и офицерами?
— В двух словах? — спросил Мясников. — Гнать их в шею!
— А кто же будет командовать полками, дивизиями и армиями? Не вы ли, случайно?
Это был явный выпад, и Изабелла Богдановна хотела было вмешаться, но Мясников опередил ее, ответив совершенно спокойно:
— Мои слова относились к системе в целом, господин поручик. Но если вам угодно начать с частного примера, то есть с вашего покорного слуги, — что ж, не возражаю... С самого начала войны я занимаюсь в пехоте примерно тем же, чем вы в авиации: готовлю унтер-офицеров для маршевых батальонов, отправляемых на фронт. И должен сказать, что я тоже не нахожу идеальной систему подготовки младших командиров. Объясняется все просто: самодержавие, господствующие классы не заинтересованы давать слишком много знаний унтер-офицерам, в основном выходцам из народных масс. Наши верхи считают, что излишняя широта знаний может дать унтерам излишнюю пищу для нежелательных размышлений... Ну и, чтобы покончить с моим примером, укажу еще на одно обстоятельство: в течение войны я не раз отправлялся во главе маршевых батальонов на фронт, принимал участие в сражениях, приобрел немалый боевой опыт и в случае нужды не побоялся бы взяться и за полк, а то и дивизию...
— Вот как? — воскликнул Евгеньев. — А можно узнать, кем вы были до войны?
— Я окончил юридический факультет Московского университета и поступил на службу помощником присяжного поверенного, но началась война и меня призвали в армию... Ну что вы усмехаетесь, господин поручик? — улыбнулся Мясников. — Убеждены, что если полками и дивизиями начнут командовать прапорщики, да еще из бывших присяжных поверенных, то армии каюк, не так ли?
— Спасибо, что вы сами сформулировали мою мысль, — сухо кивнул Евгеньев.
— Не могу согласиться с вами, — спокойно возразил Мясников. И вдруг придвинулся к собеседнику: — Хотите знать, почему меня лично не продвигали по службе? Потому, во-первых, что офицерский, и особенно старший офицерский, состав нашей армии формируется в основном из дворянского сословия, а я к нему не принадлежу. Во-вторых, я «инородец». Но самое главное, начальству, по-видимому, были известны мои политические взгляды, во всяком случае, я считался «неблагонадежным», и пускать такого, как я, в армейские верхи было бы весьма и весьма неблагоразумно. И надо признать, что, с точки зрения господствующих классов, это достаточно логично и понятно. Но вот в отношении к вам...