— Но ведь Николай Николаевич не политический деятель, — возразил ему Дитерихс. — Вне своей ставки он никакой борьбы вести не может... Впрочем, предыдущий верховный, Александр Федорович Керенский, был политическим деятелем, имел за собой партию, но и он с той минуты, как, переодевшись в женскую одежду, бежал от войск, стал политическим трупом, за которым никто уже не пойдет и который, следовательно, никакой борьбы возглавить не может.
— Да, да, это совершенно правильно... — закивал Духонин. — Лучше я дождусь этого Крыленко и встречусь с ним лицом к лицу, чем совершу позорное бегство.
Для Станкевича и Перекрестова стало ясно: Духонин потерял веру в себя и пытается выйти из игры, поэтому стать вождем будущей антибольшевистской борьбы он не в силах. Но что думает Дитерихс, настаивая на том, чтобы Духонин остался в Могилеве? И тот не преминул открыть свои карты.
— Только вы, Николай Николаевич, должны напоследок сделать нечто важное, — сказал Дитерихс, наклоняясь и заглядывая в глаза Духонину, — официально уведомить главнокомандующего Румынским фронтом генерала Щербачева, что возлагаете на него обязанности верховного главнокомандующего...
— Я с удовольствием сделаю это, — поспешно кивнул Духонин, которому, вероятно, казалось, что с передачей верховного главнокомандования другому лицу мера его собственной ответственности перед Советской властью за уже содеянное становилась меньше. — А еще что?
— А еще вы должны распорядиться выпустить быховских узников. Вы не можете не понимать, что будет с Лавром Георгиевичем или Антоном Ивановичем, если они попадут в руки распаленной большевистской пропагандой матросни... Если честь русского офицера не позволяет вам бежать отсюда, то эта же самая честь не должна позволить отдать на расправу дикой толпе таких офицеров...
«Ну, здорово! — мысленно ахнул Станкевич. — Лучше, кажется, и не придумаешь... Ведь уйди отсюда Духонин — мы в дальнейшем должны будем считаться с ним как с верховным и все время подталкивать его на решительные действия, на борьбу... А теперь добровольной передачей своего поста Щербачеву и особенно освобождением из быховской тюрьмы Корнилова, Деникина, Маркова, Лукомского и других генералов Духонин сам ставит во главе будущей борьбы настоящих, решительных и смелых вождей...»
Теперь и Станкевич, и Перекрестов боялись даже посмотреть на Духонина, чтобы не выдать взглядами своих мыслей, своей заинтересованности в его согласии. Но они беспокоились совершенно напрасно. Духонин, как и в первом случае, торопливо кивнул головой:
— Конечно, конечно, господа, я дам такое распоряжение.
...Вскоре Дитерихс и другие уехали из Могилева, а Духонин вернулся в ставку, чтобы дать распоряжения, которые должны были иметь роковые последствия для России. А еще через несколько часов со стороны станции послышались гулкие звуки духового оркестра. Обыватели города, которым все эти дни казалось, что направленные из Петрограда матросы и солдаты ворвутся в город нестройной толпой, стреляя направо и налево, теперь с удивлением видели тяжело шагавших в строю матросов. Все они были как на подбор — рослые, широкоплечие, в дубленых полушубках, но с привычными бескозырками, с винтовками за плечами и в смазных сапогах вместо матросских ботинок. Вслед за матросами, держа равнение и печатая шаг, шла рота запасного лейб-гвардии Литовского полка.
Так вошли революционные части в Могилев и без всяких эксцессов заняли ставку; сдача мятежного генерала новым властям прошла без каких-либо инцидентов.
Но в это время среди матросов и солдат из прибывающих на станцию новых эшелонов пронесся слух, что Духонин отпустил на волю «быховских контрреволюционеров». Если имя Духонина само по себе было достаточно непопулярно среди революционных войск, то имя Корнилова возбуждало просто ненависть. И слух, что Духонин отпустил на свободу Корнилова, не мог не вызвать взрыва безудержного гнева солдат и матросов.
А через полчаса бушующая толпа матросов и солдат, окружившая салон-вагон главковерха, учинила самосуд над Духониным.
— А поворотись-ка, сын!.. — шутливо, но и не без досады говорил Щукин, заставляя членов делегации по одному поворачиваться перед ним /и демонстрировать свою экипировку.
Еще 17 ноября главкозап Каменщиков получил от командующего немецкой группой армии Эйхгорна согласие провести переговоры о перемирии. Немцы предложили встретиться в местечке Солы, близ города Сморгонь, прямо у линии фронта. Русская делегация, оказавшись 20 ноября на немецкой стороне, обнаружила здесь делегатов от 2-го Кавказского армейского корпуса Десятой армии и еще каких-то частей, которые раньше них прибыли к немцам для переговоров о перемирии на их участках. Поскольку отсылать их обратно было уже поздно, то Щукину пришлось присоединить их к фронтовой делегации, отчего состав ее достиг 18 человек.