«Второй съезд армий Западного фронта приветствует первую народную, истинную революционную власть — Совет Народных Комиссаров, избранную II Всероссийским съездом Советов, власть, ставшую на путь разрешения великих задач революции и ведущую страну к действительному миру, земле, хлебу и свободе.
Председатель съезда Мясников».
Затем Ландер дал слово Мясникову. Выйдя на трибуну, Мясников вспомнил те тревожные дни, когда после установления Советской власти в Минске ситуация вдруг резко изменилась. Когда в город были введены казаки, образовался «комитет спасения» и казалось, все вот-вот полетит вверх тормашками... Тогда-то он и его товарищи поставили перед собой твердую задачу: не спешить и не допускать непродуманных действий. Спокойно и методично отнять у балуевых и ждановых все полки, все дивизии, все корпуса и армии на фронте. Что ж, они сделали это.
Сделали его товарищи и соратники по областному комитету и военревкому, и он, Мясников. И сделали с помощью многих и многих героев из солдатской массы — таких, как Пролыгин, Марьин, Курятников, как члены комитетов в Гренадерском корпусе, рабочие-путейцы на железной дороге, телеграфисты на линиях связи... Тогда они и сказали, что отнимут у врагов в Белоруссии все рабочие и крестьянские Советы, все профсоюзные организации, все средства связи. И это тоже сейчас сделано: на днях состоялись III съезд Советов крестьянских депутатов Минской и Виленской губерний и съезд Советов рабочих и солдатских депутатов Западной области, в результате которых из этих Советов изгнано эсеро-меньшевистское руководство. А теперь остается поставить последнюю точку: похоронить мертвое тело старого Фронтового комитета, провести демократизацию армии и завершить революционное переустройство края во всех областях экономической и политической жизни его.
Вот о чем он должен им сказать — делегатам съезда.
И, подняв голову, он твердым голосом начал:
— Товарищи делегаты!..
Когда русская делегация вернулась в свою комнату, Липский и Крузенштерн подошли к Щукину.
— Разрешите, Степан Ефимович? — обратился Липский и, после того как тот несколько удивленно кивнул ему, продолжал дрожащим голосом: — Как русские офицеры... нет, просто как русские люди мы хотим сказать вам... спасибо за то... за все то, что сейчас вы там сделали!..
Щукин озабоченно тронул очки и спросил:
— О чем вы это?
— Ну как же! Они ведь думали, что русские, слабые и раздавленные, пришли сюда молить у них перемирия на любых условиях. Но вы им показали, что думать так они не должны... не смеют!
Щукину стало даже не по себе от этого взволнованного тона и похвал. И он, махнув рукой, сказал:
— Да ладно, что там... Давайте знакомиться с их проектом.
Они расселись за столом, и Фомин громко прочитал немецкий проект. Как Щукин и ожидал, там, после преамбулы, составленной все по той же формуле: «русским приходится туго, они запросили перемирия, а мы, немцы, великодушно соглашаемся», шел всего-навсего один по-настоящему деловой пункт — о прекращении огня, пока будет заключен общий мир.
Послышались насмешливые реплики:
— Ну прямо кладезь мудрости!
— Да уж голову ломать над этим не придется...
— Все просто и ясно!..
— При таком подходе к проблеме они над нашим проектом посидят и час, и два...
И словно чтобы подтвердить это последнее предположение, в комнату вошли немецкий офицер и два солдата с подносами.
— Мы принесли господам делегатам легкий завтрак, — торжественно заявил офицер. — Подкрепляйтесь, пожалуйста, пока будет длиться перерыв.
Поставив подносы на оба конца стола, немцы удалились. Проголодавшиеся делегаты подошли к подносам, на каждом из которых было ровно по девять чашек морковного чая и по девять бутербродов с сыром.
— Так и есть, надо полагать, мы тут посидим порядком. — усмехнулся Щукин.
Но Фомин, взяв тонюсенький, сгибающийся от собственной тяжести ломтик хлеба, возразил:
— Ну нет, едва ли они рассчитывают этим надолго занять нас. Ведь тут еды на заглоточку.
Школьников, тоже взяв бутерброд, удивленно изучал его, потом посмотрел на остальных:
— Нет, вы посмотрите на сыр... Нарезан словно папиросная бумага... Для запаха, что ли, его положили?
Пока раздавались эти восклицания, Липский и Крузенштерн с чашками в руках снова подошли к Щукину.
— А знаете, Степан Ефимович, ведь это тоже показательно, — сказал Крузенштерн. — Ведь едва ли они угощают нас столь скромно из скупости. Просто у них продукты настолько жестко нормированы, что даже в таких чрезвычайных случаях они не могут позволить себе чуточку расщедриться. Понимаете? А вот в своих речах и в этой жалкой бумажке они все напирают на наши трудности. Вот я и думаю, что во время переговоров надо дать им понять, что и нам тоже известно об их трудностях...