Многое из того, что рассказывала Изабелла Богдановна, уже было известно Мясникову. Еще в начале октября он сам от имени Северо-Западного областного комитета сообщил в ЦК о том, что в Минске и на Западном фронте готовится новая корниловщина, что ввиду большевистских настроений гарнизона штаб фронта окружил город казачьими и прочими частями и что среди них, в особенности среди кубанцев и осетин Кавказской кавалерийской дивизии, ведется усиленная агитация против большевиков. Сообщал он и о том, что на фронте, в особенности в районе наиболее революционно настроенного Гренадерского корпуса, вся артиллерия загнана командованием в Пинские болота, а между ставкой и штабами идут какие-то переговоры подозрительного характера. Но Севзапком считал, что настроение фронтовых частей уже полностью пробольшевистское, что они готовы идти против Керенского и что поэтому технически вполне возможно, вызвав тот же самый Гренадерский или 3-й Сибирский корпус, разоружить кольцо войск вокруг Минска и захватить штаб фронта вместе с документами о вышеуказанных подозрительных переговорах. После этого, если ЦК найдет нужным, минчане могут послать один из этих революционных корпусов на помощь питерцам.
Но теперь из рассказа Изабеллы Богдановны выходило, что штабы затевают «нечто подлое» именно против Гренадерского корпуса. И Мясников начал с тревогой расспрашивать:
— А что он думает, ваш муж? Что он все-таки предполагает?
Голос Изабеллы Богдановны опять прозвучал как-то неуверенно:
— Боюсь, что конкретных фактов, дающих ему право говорить: делается то-то и то-то, у него нет. Понимаете? Он скорее чувствует — по всей атмосфере, по ситуации, — что там готовится нечто весьма подлое... Я думаю, он намеренно рассказал мне все это, узнав, что я еду в Минск. Рассказал, рассчитывая, что я все передам вам, потому что ему кажется, что это «нечто» касается вашего корпуса и что вы гораздо легче, чем он, сумеете выяснить и понять, что же именно готовится. И еще... потому, что та встреча в поезде произвела на него сильное впечатление. Гораздо более сильное, чем он признается даже самому себе... Ведь по натуре Виктор Иванович цельный человек. Он хочет быть... в мире, что ли, со своей совестью. Хочет быть честным в собственных глазах — не казаться, а быть честным. Как вы тогда заметили, жизнь поставила его перед необходимостью сделать какой-то выбор... определить свои взгляды, уточнить свои убеждения, найти свое место... — Изабелла Богдановна вздохнула, потом сообщила вполголоса, словно выдавала чужую тайну: — А это, оказывается, было трудно, настолько трудно, что он где-то хотел бы избежать, отойти в сторонку: вот — эти, вот — те, а моя хата с краю... А тут встретились вы — человек, которому твердо известно и то, чего он хочет, и то, как этого надо добиваться. И я уверена, с этого дня он следил за вами. Знаете... ваше имя все время склоняется в разговорах и на страницах газет. Он видел, как вы настойчиво идете к своей цели, и внутренне — я так думаю — восхищался вами, И вы стали как бы живым укором Виктору Ивановичу — за его нерешительность в выборе жизненного пути... — Изабелла Богдановна вдруг вскинула глаза на Мясникова и спросила, виновато улыбаясь: — Я очень путано говорю, да?
— Я понимаю, о чем вы, — улыбнулся тот в ответ.
— В общем, он внутренне страшно переживает, что отстал от «тех» и не пристал к «этим». Понимаете, да? И я тоже переживаю за него. Поэтому я очень обрадовалась, когда вчера он заговорил о вас. Мне кажется, он начинает делать выбор, а?
— Я очень рад, если это так, — искренне сказал Мясников. — Но вот мне вы задали загадку... Если с Гренадерским корпусом затевается что-то — это надо предупредить... Но что именно? Когда?.. — Он задумчиво сказал: — Ну что же, и на том спасибо. Вы где остановились? Вам есть где ночевать?
— Да я же с санитарным поездом, там у меня есть и полка с постелью, и еда...
— Это хорошо, — кивнул Мясников. — Погодите, я сейчас дам вам провожатого: ведь на улице темно и пустынно, а по городу шляются всякие дезертиры и просто бандиты и одну вас пускать в путь до станции нельзя...
— Да не беспокойтесь, — сказала Изабелла Богдановна, вставая, — меня внизу ждут двое провожатых...
— Ждут?.. — Мясников, вероятно, и сам не знал, что смотрит на эту в общем постороннюю женщину так, словно ждет объяснения.