Мясников ответил не сразу, мысленно взвешивая это предложение, потом покачал головой:
— Нет... В том-то и весь фокус, что мы не можем так поступить, хотя с точки зрения нашего собственного благополучия такие меры были бы наиболее целесообразны. Начать на фронте захват командования снизу доверху — значит начать вооруженное выступление, начать революцию, причем раньше, чем Петроград и Москва будут готовы выступить. «Лезть вперед батьки в пекло» нам нельзя, так как судьбы революции решаются не здесь, не на Западном фронте, а там, в обеих столицах. Потому и мы обязаны, подготовив все, ждать, пока нам не дадут знать, когда нужно выступить.
— Правильно, конечно, — кивнул Ландер. — А что касается Гренадерского корпуса, то, если действительно против него возможны хоть какие-либо действия штабов, было бы неразумно брать сейчас оттуда части, ибо это ослабило бы корпус перед лицом сильного врага. Наоборот, надо предупредить ВРК Второй армии и товарищей из корпуса о том, чтобы были все время начеку, следили за действиями немцев и готовы были отразить атаку противника...
— Ну что ж, давайте пока на этом и порешим, — сказал Мясников. Он посмотрел на часы, поморщился: — Опять засиделись черт знает как долго... Завтра нам надо быть на этом эсеровском съезде, так что идите спать!
Но когда друзья разошлись, Мясников, решивший, как это часто бывало в последнее время, остаться ночевать здесь же, в своем кабинете, долго не мог уснуть.
Когда началась Февральская революция и запрещенные до тех пор политические партии вышли из подполья, большевистская партия была сравнительно малочисленна. Объяснялось это тем, что царское правительство, видевшее в ней наибольшую для самодержавия опасность, в течение многих лет больше всех и наиболее жестоко преследовало именно революционную партию пролетариата. Те двадцать четыре тысячи человек, которые к Февралю были в партии большевиков, представляли собой закаленную в тяжелых испытаниях маленькую, но могучую армию, которая оказалась способной завоевать доверие парода и нанести поражение объединенным силам всех остальных партий России.
В начале апреля Мясников был избран в своем запасном полку делегатом на первый солдатский съезд Западного фронта и прибыл в Минск; он нашел там буквально горстку своих единомышленников. И он, конечно, сразу наладил связь с минскими большевиками, которые после Февраля немедленно развернули энергичную работу среди рабочих города и частей гарнизона. Это были Фрунзе (носивший тогда фамилию Михайлов), Любимов, Алибегов, Кривошеин, Фомин и другие. С первых дней после свержения самодержавия они приступили к организации Совета рабочих и солдатских депутатов и уже 8 марта, когда был создан исполком Совета, добились там решающего влияния.
Минский Совет стал тем ядром, вокруг которого на первых порах начали собираться все большевики, прибывающие из других городов Белоруссии и с фронта. И Мясников тоже немедленно кинулся туда: мол, вот он я, скажите, что нужно делать!
Да, удивительная была эта пора, нора собирания сил, взаимного присматривания, знакомства и сплочения. Многие не только не были лично знакомы, но даже не слышали друг о друге. Наиболее известным среди них был, конечно, Фрунзе. Шутка ли сказать, этот тридцатидвухлетний человек, член партии еще с 1904 года, уже имел за плечами семь лет тюрьмы и каторги, был дважды осужден на смертную казнь! И здесь, в Минске, он, конечно, сразу начал действовать с присущей ему энергией. Став во главе вновь организованной милиции города, он, что называется, показал минской полиции и жандармерии, «где раки зимуют», — разоружил их, занял полицейское управление на углу Подгорной и Серпуховской улиц и быстро навел революционный порядок в городе. Мясников знал немного и Алибегова — еще по работе на Кавказе. В марте Алибегов, Фомин и еще несколько большевиков создали минскую объединенную организацию РСДРП, куда кроме большевиков входили также меньшевики, бундовцы и латышские социал-демократы. Со всеми же остальными Мясников познакомился уже в ходе фронтового съезда и позже, когда, став членом Фронтового комитета, остался в Минске.
Мясников уже тогда понимал, что после того как он и его единомышленники достаточно близко узнают друг друга в работе, то из них неминуемо выделится какая-то труппа самых инициативных, энергичных и опытных людей, которая возьмет на себя руководство и большевистской организацией, и всей работой среди масс. Конечно, он с юношеских лет избрал для себя путь революционера: марксизм стал его верой, а практическая революционная работа — его жизнью. Он давно уже писал на армянском и русском языках серьезные теоретические статьи на политические, экономические, исторические и литературные темы, вел подпольную работу в России, на Кавказе и на фронте. Но при этом он меньше всего размышлял о своем командирском назначении. Точнее сказать, совсем не размышлял, он делал единственно возможное для себя дело. То, что с началом войны судьба забросила его на Западный фронт, он вполне справедливо считал случайностью: с таким же успехом он мог оказаться на Южном, Румынском или Кавказском фронтах. Но раз он оказался здесь, то считал своим долгом отдать здесь все силы революции, которой посвятил жизнь.