Михаил Васильевич Фрунзе, лучше всех знавший город, взял у Щукина книгу, посмотрел на корешок, взглянул на страницу, которую тот читал, и пожал плечами:
— Так это же Брокгауз и Ефрон издания 1896 года... Судить по этому источнику о современном Минске уже нельзя. Вот посмотрите, здесь сказано: «В 1895 году в Минске было 49 фабрик с оборотом в 660 тысяч рублей, из них 4 табачных на 166 800 рублей, 3 пивомедоварен-ных на 90 тысяч рублей, 1 машиностроительный завод на 40 тысяч рублей...» Не густо, правда? А вот еще прелюбопытная цифра: «В 1892 году торговцев было 1098, ремесленников — 4309 (более всего портных)». Хорошо? Ну а за прошедшие с тех пор два десятилетия появилась уйма новых и более крупных заводов и фабрик, электростанция, разросся железнодорожный узел Московско-Брестской и Либаво-Роменской железных дорог. А самое важное — то, что в связи с этим в Минск потянулась беднота из белорусских деревень. И как раз этот слой теперь составляет костяк подлинного промышленного пролетариата города — фабричных рабочих и железнодорожников. Или вот еще, — продолжал Фрунзе, — в энциклопедии сказано, что «в 1895 году в городе насчитывалось 4462 дома, из коих только 956 каменных». А сейчас пройдитесь по городу — половина домов уже каменные. Больше стало школ, больниц, есть городской театр, конка... В общем, теперь это город, который явно стал политическим, административным и экономическим центром всей Белоруссии.
Ну а нам, большевикам, грешно не помнить, что именно здесь состоялся Первый, основополагающий съезд нашей партии, что в Минске неоднократно происходили мощные стачки, что здесь в 1905 году возник один из первых Советов рабочих депутатов...
Мясников вскоре и сам убедился, насколько все сложно было в этом крае. Исторически сложилось так, что крестьянство здесь было в основном белорусское и придерживалось православного вероисповедания, а помещики были главным образом поляками и принадлежали к римско-католической церкви. В городах же, в силу установленной царизмом «черты еврейской оседлости», население наполовину было еврейское, занимающееся торговлей и ремеслами. В результате этого классовые противоречия часто принимали национальную и религиозную окраску. Крестьянин здесь ненавидел своего исконного угнетателя — помещика еще сильнее, чем в русских губерниях, так как помещик был к тому же иноверец и говорил на другом языке. Противоречия между деревней и городом, между крестьянином и мелким торговцем и ростовщиком, а часто и между помещиком и оптовым купцом опять-таки принимали национальную и религиозную форму, как распри между христианами и иудеями. Это обстоятельство давно уже использовалось царским правительством для проведения политики ассимиляции «единоверных» белорусских крестьян и перевода классовой борьбы в деревне и городе в плоскость антипольского и антисемитского движения.
Позже в Белоруссии, как и повсюду в России, образовались политические партии. Еврейская буржуазия создала сионистскую партию, проводящую идею «единой еврейской нации» и проповедующую классовое сотрудничество всех евреев. Националистические настроения были очень сильны и в созданной здесь социал-демократической организации Бунд. Уже на I съезде РСДРП, состоявшемся в Минске, Бунд, пойдя в эту партию, стал претендовать на то, чтобы его признали «единственным представителем еврейского пролетариата». На II съезде партии Бунд сразу стал на сторону меньшевиков. Выйдя из РСДРП, Бунд был неизменно рядом с меньшевиками против большевиков во всех программных вопросах.
Националистическую позицию занимали также и организации Польской социалистической партии и Белорусской социалистической громады. Вообще-то «громада» была создана группой интеллигентов и не имела прочных связей с белорусским крестьянством. Однако после Февральской революции возникало много разных политических, культурных и просветительных организаций и союзов, которые в конце марта, на «съезде белорусских общественных деятелей», объединились в Белорусский национальный комитет, преследующий цель добиться автономии «в пределах демократической России».
Между тем само белорусское крестьянство отвергало государственное обособление от русского народа. Чем больше разоблачали себя эсеры и меньшевики, а также «собственные» националистические партии в решении насущных для крестьянства разоренной войной Белоруссии вопросов войны и мира, решении земельного вопроса, тем больше крестьянство тянулось к союзу с русским пародом и с революционным пролетариатом.