«Чудной какой-то», — подумал Соловьев.
Войдя в помещение и открыв первую же дверь, за которой раздавались голоса, он сразу увидел за столом плечистого, рослого Рогозинского. Вокруг стола с большой керосиновой лампой сидело еще несколько человек, из которых он узнал доктора Тихменева, остальные были ему незнакомы.
— Ба, Соловьев! — удивленно вскинув брови, вскочил с места Рогозинский. — Какими судьбами, что случилось?
Соловьев, поздоровавшись с ним, спросил:
— Щукин еще не приехал к вам?
— Щукин? Нет... А что, он тоже должен был приехать?
— Да, — сказал Соловьев. — Ну ладно, еще успеет. Как скоро можно собрать ваш военревком? Есть важное дело.
Рогозинский, прежде чем ответить, внимательно посмотрел на него.
— Из членов ревкома здесь есть доктор Тихменев, Лысяков, Ксенофонтов и Пролыгин, — знакомьтесь. А остальных, кто сейчас в Несвиже, можно быстро собрать.
— Ну так побыстрей собирайте. — Соловьев снял мокрую шинель, повесил на один из гвоздиков, вбитых в стену, потом оглянулся, увидел в углу жестяную печку с задымленным чайником и прибавил: — А пока соберутся, дайте-ка кружку чаю с куском хлеба, — я продрог до костей и с утра ничего не ел.
— Сейчас, сейчас, — засуетились ревкомовцы.
На столе появились хлеб, банка с мясными консервами, кружка чаю и сахар. Набив полный рот, Соловьев с трудом проговорил:
— Меня сюда привел какой-то офицер в кожаном пальто. Сначала сказал, что сам тоже идет к вам, но дойдя до крыльца, почему-то раздумал. Не знаете, кто это?
— Фамилию не назвал? — спросил Рогозинский.
— Нет, да я, понятно, и не расспрашивал. Он, похоже, слегка прихрамывает.
— Прихрамывает? — переспросил Рогозинский. — В кожаном пальто? Так это, должно быть, тот самый летчик, которого перевели сюда летом из Гатчинской школы авиаторов. Он там, говорят, в аварию попал, с тех пор и прихрамывает. Но какое у него могло быть дело ко мне — ума не приложу. Он какой-то молчун, дичится всех. Я даже фамилии его не знаю.
— Евгеньев его фамилия, — подсказал костлявый, сухолицый доктор Тихменев. — У него жена работает старшей сестрой на санитарном поезде. Такая эффектная дамочка!
— Точно! — в свою очередь подтвердил один из присутствующих членов комитета, солдат с пышными усами и высоким выпуклым лбом. — Недавно я и Марьин из Карсского полка ездили в этом поезде в Минск, и она там зачем-то встречалась с товарищем Мясниковым.
Но в это время в комнату вошли еще несколько членов армейского военревкома. Это были в основном солдаты из различных частей армии. Они молча снимали шинели, вешали на гвоздики и рассаживались у стола, с любопытством глядя на прибывшего. Соловьев тут же забыл странного летчика, поспешно дожевав кусок, он сразу же перешел к делу.
— Товарищи, скажите, можно ли будет отсюда отправить в части армии и фронта воззвание Минского военревкомитета? Из Минска это невозможно, потому что все средства связи захвачены этим «комитетом спасения революции».
— Кем, кем? — поразился Рогозинский.
— Об этом я сейчас расскажу подробней. А пока разрешите познакомить вас с содержанием воззвания, поскольку это касается и вас тоже. — Он достал из кармана бумажку и начал читать: — «Товарищи! Совершилось великое дело. В Петрограде власть перешла в руки пролетариата, солдат, рабочих и крестьян, одетых в шинели. Переворот совершился бескровно. Организовано новое правительство под председательством Ленина. Объявлен народам Декрет о мире и о скорейшем и немедленном перемирии. Объявлено о переходе земли помещиков к крестьянству. Товарищи, поддержите свое пролетарское правительство. Пусть ваши комитеты идут вместе с нами и всех призовут к этому. Если есть комитеты, идущие против власти Советов, опрокидывайте их и создавайте новые, которые будут оправдывать наши интересы. Товарищи! От вашей единодушной поддержки еще больше окрепнет рабоче-крестьянская власть и наша революция. Да здравствует рабоче-крестьянская революция!»
Кончив читать, Соловьев поглядел на ревкомовцев. Все сидели молча, видимо обдумывая не только содержание этого документа, но и значение того факта, что минчане не смогли отправить его по нужным адресам.
— Ладно, это мы отправим куда надо, — сказал наконец Рогозинский. — А теперь расскажите, что там у вас творится.
Соловьев коротко рассказал о резкой перемене положения в Минске, о вводе казаков в город и о необходимости немедленно послать помощь.
— По дороге сюда я хотел связаться с командиром Двенадцатого Туркестанского полка Каменщиковым, по не смог. Как бы теперь это сделать? — спросил он.
— Сделаем, — решительно произнес Рогозинский. — Сейчас же пошлем туда нарочного, чтобы уже утром полк выступил.
— Погодите, — сказал Тихменев. — Туркестанский полк, конечно, вполне подходит, но стоит как-то неудобно — довольно далеко от шоссе. Пока выберется по этой грязи, пока дойдет... А вот Шестидесятый Сибирский в этом смысле очень удобен: стоит на самом большаке.
— Это правда, — снова заговорил гренадер с пышными усами. — Но ведь и этому полку придется тащиться пешком. А помощь требуется как можно скорей. Так?
— Так, — кивнул Рогозинский. — Что же ты предлагаешь, Пролыгин?
— У станции Погорельцы, на разъезде Хвоево, стоит бронепоезд... И состав там весь большевистский.
— Бронепоезд? — заговорил Соловьев. — Вот если бы удалось быстро послать его в Минск, пока подойдет пехота...
— Боюсь, что это будет нелегко, — сказал доктор Тихменев. — Личный состав там, правда, большевистский, но офицеры настроены к нам враждебно.
— Что же, тогда надо будет арестовать их и повести поезд самим, — спокойно возразил Пролыгин.
— Кому это «самим»? — посмотрел на него Соловьев.
— Ну, если будет больше некому, то хотя бы и мне, — просто заявил Пролыгин. — Ведь я бывший железнодорожник, машинист. — И он положил на стол мозолистые руки, словно предъявляя диплом.
Соловьев подумал, что для такого дела недостаточно быть просто «бывшим машинистом и железнодорожником». Шутка ли, ведь надо убедить команду бронепоезда, арестовать офицеров и буквально продраться через несколько станций, быть может с боями, к Минску. Для такого дела надо уметь не только водить паровоз. И он был удивлен, когда Рогозинский сказал как само собой разумеющееся:
— Ну, тогда тебе надо будет этой же ночью отправиться туда. Возьмешь кого-нибудь на помощь?
— Думаю — обойдусь, — ответил Пролыгин. — Ведь тут люди нужны для организации съездов.
Рискуя обидеть этого человека своим вопросом, Соловьев спросил у Рогозинского:
— Так вы что, уверены, что товарищ Пролыгин справится с этим делом? Со всеми трудностями, связанными с захватом поезда и доставкой его в Минск?
— Пролыгин? — Рогозинский посмотрел на него, потом на хитро сощурившегося гренадера и улыбнулся. — Он справится, не беспокойтесь!
— Да, конечно, справится, — поддакнули остальные члены комитета.
— Впрочем, мы можем одновременно отправить по шоссе в Минск и наш отряд бронеавтомобилей, — сказал другой член комитета, Ксенофонтов. — Если бронепоезд... почему-то не дойдет, так хоть броневики поспеют.
Соловьев вспомнил, что фамилию Ксенофонтова он недавно встречал в большевистском списке кандидатов в Учредительное собрание от Северо-Западной области. Значит, тоже дельный человек, подумал он.
— Правильно, — кивнул Рогозинский. — Отправим в бронеотряд Катушкина. Итак, что же у нас получается? В Минск идут Шестидесятый Сибирский и Двенадцатый Туркестанский полки, Пролыгин поведет бронепоезд, а Катушкин — отряд бронеавтомобилей. — Он повернулся к Соловьеву. — Хватит?
— И половины этого хватит, — энергично откликнулся тот. — Лишь бы эти гады из «комитета спасения» увидели, что фронт идет нам на помощь. — И уже весело сказал: — Так что же, товарищи, выходит, что мы начинаем настоящую боевую операцию? А раз так, следовало бы создать нечто вроде штаба, а?
Тут же предложили в состав Революционного штаба товарищей Рогозинского, Тихменева, Ковача, Лысякова, Пролыгина и отсутствующего подполковника Каменщикова.
Рогозинский на стареньком «ремингтоне» отстукал мандаты на имя Пролыгина и Катушкина, тоже солдата Гренадерского корпуса, подписал именем Революционного штаба Второй армии, и оба уполномоченных, несмотря на ночь и дождь, отправились выполнять задание.
— Ну а вы останетесь здесь, с нами? — спросил Рогозинский Соловьева.
— Нет, я же сказал, что сюда должен приехать товарищ Щукин, а я немедленно возвращаюсь в Минск. Там ведь не знают, когда подойдет помощь и откуда. Надо спешно сообщить им, что мы тут предприняли.
— Ну тогда поспите хоть часок-другой, отогрейтесь. Ехать-то вам на попутных, а это сами знаете, сколько времени. — И, подойдя к стене, Рогозинский потрогал шинель Соловьева. — Вот и шинель еще мокрая, я повешу у печки, пусть просохнет...