— Да что случилось, товарищ Злобин? — спросил с места Алибегов.
— Случилось нечто вопиющее, недопустимое! — резко повернулся к нему Злобин, словно только и ждал его вопроса. — Час тому назад патрульные этого арестантского сброда, именуемого у вас «полком имени Минского Совета», посмели арестовать меня за раздачу листовок-воззваний партии эсеров! Можно представить себе что-либо более нелепое и противоестественное, чем это? Партия, в сущности ушедшая в подполье, навязывает свою волю правительственным партиям, арестанты, бежавшие из тюрьмы, средь бела дня арестовывают членов правительства!
— Безобразие! — крикнул Кожевников.
— Позор! — мрачно добавил Нестеров.
— Вот плоды вашего либеральничания, товарищи «миротворцы»! — сверкнул серо-стальными глазами на сидевшего рядом Штерна Жданов. — Скоро дождетесь, что они вас тоже посадят в тюрьму.
— Да, пора кончать с этой бандой! Разоружить и загнать обратно туда, откуда они бежали! — кричал Николаев.
Эти крики, ругань, аффектация явно были рассчитаны на то, чтобы как-то расшевелить бундовцев, профсоюзных деятелей и тех меньшевиков, которые явились инициаторами переговоров. Зная наперед, что правое крыло «комитета спасения» будет добиваться этого, Алибегов и Перно понимали, что должны проявить спокойствие и выдержку и ни за что не допустить, чтобы эти крикуны склонили на свою сторону «болото». И когда председательствующий Вайнштейн, возбужденно сняв и снова нацепив на мясистый нос пенсне, потребовал строгим тоном, чтобы представители Минского Совета дали объяснение, Перно встал с места. Он и без того говорил неторопливо, а сейчас намеренно растягивал слова.
— Да мы с удовольствием, товарищ председатель. Но ведь для этого нужно, чтобы заседания «единственного и полномочного правительства», как назвал наш «комитет» товарищ Злобин, велись с соблюдением элементарных правил приличия. Тот, кто бывал на заседаниях исполкома Минского Совета, например, знает, что там не бывает ни базарного крика, ни ругани, ни тем более голословных обвинений.
Это колкое замечание, сделанное спокойным и насмешливым тоном, заставило Вайнштейна обратиться к остальным:
— Да, товарищи, давайте вести наши заседания как полагается, с соблюдением порядка и демократии. — И потом повернулся к Перно: — Продолжайте.
— Разрешите мне? — поднял руку Алибегов. Перно сразу кивком головы дал согласие и сел. Вайнштейн в свою очередь кивком разрешил Алибегову говорить.
Иван Яковлевич уже понял, почему так медленно говорит Перно: чтобы не только успеть обдумать каждое слово, но и ослабить напряженность, которую явно старались внести в атмосферу заседания Злобин, Жданов и другие. Раньше, на заседаниях «у себя», горячий Алибегов даже злился на эту медлительность речи, свойственную латышам, — Перно, Ландеру и Кнорину. А те, смеясь, отвечали ему: «Скажи спасибо, что здесь нет эстляндцев и финнов». И сейчас Алибегов решил, что здесь он будет говорить как финн. Конечно, все выпучат глаза, так как не раз слышали его выступления, но пускай, он будет говорить, как самый медлительный из финнов. И он долго ходил вокруг да около, пока наконец не произнес:
— Ну вот, например, товарищ Злобин утверждает, что его якобы «арестовали» наши патрули...
— Значит, по-вашему, я вру? — побагровев от гнева, снова крикнул Злобин.
— Я не говорю, что вы «врете» — Алибегов, повернувшись к нему, минуту словно изучал его лицо, — и вообще считаю недопустимым употребление подобных выражений на этом высоком собрании. Я лишь хочу обратить внимание присутствующих на то, что слово «арестовать» употреблено так же не к месту, как и слово «врать». Если бы товарищ Злобин был действительно арестован, то сейчас не находился бы здесь, а сидел бы где-нибудь под замком. Стало быть, его не «арестовали», а только «задержали».
— Какая разница? — уже взвизгнул Злобин. — Кто они такие, чтобы задерживать члена Фронтового комитета или Комитета спасения революции?!
— Вот тут и кроется источник недоразумения, товарищ Злобин, — наставительно произнес Алибегов. — Вы забываете, что бойцов полка имени Минского Совета по милости Временного правительства долгие месяцы незаконно держали в тюрьме за их политические убеждения. Поэтому, будучи изолированы от повседневной политической жизни, они не присутствовали на митингах, собраниях и заседаниях и не знают вас в лицо, извините... Вы думаете, если я сейчас выйду на улицу и начну расклеивать наши большевистские листовки, то наши патрули узнают меня и не тронут? Ничего подобного. Им вчера, после заключения нашего соглашения, было сказано, чтобы они не допускали распространения возбуждающих слухов, а тем паче призывов к погромам, к межнациональным и межпартийным распрям, поэтому они задержали бы меня точно так же, как задержали вас. Ведь в тех условиях, в каких находится наш город, всяким черносотенцам, монархистам и просто бандитам нетрудно будет ловить рыбку в мутной воде... И именно этого боится население города.