Он спокойно повернулся и влез в будку паровоза, откуда все это время за их разговором следили Яша и кочегар. Дав свисток, Пролыгин двинул поезд вперед.
Некоторое время ехали молча. Но когда миновали закрытый семафор, Яша сказал с явной почтительностью в голосе:
— Здорово ты с ними разговаривал. Только учти, командир, впереди Десятый железнодорожный батальон, а там заправляют эсеровские гады...
— Думаешь, могут устроить нам какую-нибудь пакость? — спросил Пролыгин.
— Все может быть, — пожал плечами тот. И кивнул назад, в сторону Синявки: — Эти-то сейчас, поди, по всему пути поднимут тревогу о нашем движении.
— Что ж, будем ехать осторожно. Позвони-ка в головной вагон, чтобы смотрели в оба.
Яша позвонил по внутреннему телефону в головной вагон и передал приказ коменданта поезда: внимательно следить за дорогой и докладывать обо всем, что покажется подозрительным.
А в это время начальник и военный комендант станции Синявка в самом деле передавали в штаб фронта депешу:
«Бронепоезд Второй армии захвачен неизвестными лицами зпт видимо большевиками тчк командный состав арестован зпт может быть даже расстрелян тчк после нашего отказа дать путь станцию Замирье отправился туда самовольно зпт угрожая открыть огонь против сопротивляющихся тчк просим принять меры».
Жданов был напуган. Записка, посланная неизвестным солдатом из кавдивизии, насторожила большевиков и заставила их принять меры на случай нападения войск «комитета спасения». Еще она свидетельствовала об успешной работе большевиков среди самых верных «комитету спасения» войск, о том, что если казаки и не склонны перейти на сторону большевиков, то и не горят желанием схватиться с ними.
Да еще этот эпизод утром, когда Жданов ехал на своем автомобиле в штаб. По дороге он увидел взвод солдат из этого ненавистного большевистского полка. Солдаты шагали, печатая шаг на булыжной мостовой и глядя прямо, словно на параде, и чувствовалось, что это делается вовсе не напоказ, а от внутренней подобранности, словно они хотели сказать всему свету: «С нами не шути!»
Немногочисленные прохожие невольно останавливались, и Жданов, к своей досаде, читал в глазах большинства восхищение этими людьми.
И в это время из-за угла скорым шагом выехали несколько казаков. Конник всегда знает, что при встрече с пешими те обязательно уступят ему дорогу, даже если это солдаты, идущие в строю, — они или свернут в сторону, или же расступятся, обходя с двух сторон верховых. Поэтому и сейчас казаки продолжали ехать прямо по середине узкой улицы, уверенные, что взвод пехоты уступит им дорогу. Но ничего подобного не случилось. Идущий впереди взвода солдат с лихо заломленной шапкой оглянулся через плечо на строй, словно говоря: «Ну-ка подтянись!» И взвод, еще крепче чеканя шаг и держа равнение в рядах, продолжал идти на конников. Когда до них оставалось буквально шагов пять, казаки удивленно натянули поводья, потом начали осаживать коней, поспешно отводя их в стороны. А взвод все тем же четким шагом, словно бронированная машина, прошел между ними, чуть ли не касаясь боков лошадей. С тротуаров послышались одобрительные возгласы и даже аплодисменты. Казаки растерянно смотрели на этих сумрачных, решительных людей, потом один из них, смущенно улыбнувшись, воскликнул:
— Вот чертяки скаженные!
Жданов, чья машина вынуждена была остановиться, пока эти две группы разойдутся, хотел было накинуться на казаков и обругать их слюнтяями и бабами, по вместо этого досадливо буркнул своему шоферу, тоже удивленно глазеющему на эту сцену:
— Да езжай ты, растяпа!
И потом долго еще мысленно возвращался к этому и произносил с ненавистью: «Хамье!.. Мерз-завцы!.. Наглые выскочки!.. Ну погодите же, погодите!..»
Но это было только началом его невезения в этот день. Он нетерпеливо ожидал сообщения из Второй армии. Долго никаких известий не поступало. Прошел час, потом другой... К его величайшему огорчению, он не мог сам запросить по телеграфу штаб Второй армии и узнать, что же там творится. Четыре дня назад, инструктируя Гродского, он лично дал указание, чтобы об этом не велось никаких предварительных телеграфных переговоров, даже шифрованных. Нет, весть об атаке немцев на Гренадерский корпус должна быть сообщена штабом армии открытым текстом только после ее начала, да и в дальнейшем переговоры об этом между армией и фронтом должны убедить всех, кто будет знакомиться с ними, будто никто на русской стороне и не подозревал даже о намерениях противника...