И когда его нетерпение достигло предела, ему вдруг позвонил Балуев:
— Венедикт Алексеевич, прошу срочно зайти ко мне! — в голосе командующего звучала явная тревога.
Жданов вспомнил: ведь после той памятной встречи с Черновым, испугавшись, что этот честняга солдат все же не годится для подобных дел, он в дальнейшем уже не стал вводить Балуева в курс того дела. Он понимал, что когда это произойдет, главком догадается, что к чему. Но тогда уже дело будет сделано, и Балуеву придется смириться с совершившимся фактом. А сейчас генерал, наверное, получил депешу об этом, и вот...
Жданов буквально ворвался в кабинет главкома. Там уже находились генерал Вальтер и почему-то еще начальник передвижений штаба фронта, круглый как шар полковник Парамонов. Его и без того налитое кровью лицо сейчас стало почти лиловым.
— Посмотрите, Венедикт Алексеевич, — Балуев протянул комиссару телеграфный бланк, — посмотрите, что делается!
Жданов взял, быстро прочитал телеграмму и, решив, что кто-то вздумал глупо подшутить над ним, сердито оглядел присутствующих. И лишь потом, спохватившись, снова начал читать телеграмму:
«Бронепоезд Второй армии захвачен неизвестными лицами зпт видимо большевиками...»
Они ехали медленно, осторожно, все время вглядываясь в железнодорожную насыпь. Стоило им заметить свежераскопанное место возле рельсов или еще что-либо подозрительное, Пролыгин останавливал паровоз и несколько человек бежали осматривать, не минирован ли путь.
Подъезжая к блокпосту, возле которого виднелся верстовой указатель с цифрой 848, Пролыгин заметил дежурного с путевкой в руках. Он замедлил ход и остановил поезд. Дежурный у блокпоста, пяля на него испуганные глаза, вручил путевку. Когда поезд снова тронулся, Яша крикнул ему насмешливо:
— Чего глядишь как вурдалак, зенки повылазиют!
Потом, некоторое время помолчав, Яша сказал:
— А ведь дали путь, а? Значит, теперь по всей линии, до самого Минска, знают о нас. И готовятся...
— Само собой, — согласился Пролыгин. — Такое уж дело железная дорога: с пути не сойдешь, меж кустиков по-пластупски не проползешь.
— Угу... Но ведь на пути есть не только ихние, но и наши, — с надеждой произнес молодой солдат-кочегар по фамилии Глонта. — Ведь железнодорожники — самый что ни на есть пролетарьят...
— В Минске так оно и есть, — кивнул Пролыгин. — А вот по пути... всякое может случиться...
Помолчали еще немного. Потом Яша снова сказал:
— А ведь ты в самое время прибыл к нам, браток, прямо на спасение наших душ.
Пролыгин удивленно посмотрел на него, а тот продолжал серьезно:
— Истинно говорю тебе, поверь. Понимаешь, и так мы уже который месяц плесневели на этом проклятом тупике. Правда, собрания проводили, газеты читали, политкурсы открыли. И вдруг в последние дни, откуда ни возьмись, появились эти... ну, б...
— Да ну? — удивился Пролыгин. — В такой-то глухомани?
— Ага... Облепили и поезд, и бараки — ну прямо как клопы. Вертятся вокруг да около, цепляются: «Солдатами, соколики...»
Глонта, шуровавший лопатой в топке, оскалил окаймленный черными губами рот: «гы...», потом, застеснявшись, снова отвернулся к топке.
— М-да... И что же? — спросил Пролыгин.
— Ну, в первое время мы на это сквозь пальцы смотрели: ладно, мол, что там, солдаты не монахи, который уж год живут без баб... Но потом смекнули: а ведь это ихние дела, буржуев да офицерья!
— Думаешь? — покосился на него Пролыгин.
— А ты сам смекай, брат, ведь ремесло-то у этих стерв на богатых рассчитано, на таких, у кого в кармане хоть какие-то денежки водятся... А тут — солдаты, у которых в кармане мыши давно дыры прогрызли. Стало быть, им кто-то за нас платит, а? А тут вдруг вся команда бронепоезда на стороне большевиков. Кое-кому страшновато...
Пролыгин с восхищением посмотрел на изрытое оспинками лицо Яши, сказал одобрительно:
— Ну, умницы... Видать, варит у вас башка. — и продолжал задумчиво: — Это точно, в такие времена буржуи часто против нашего брата пускают люмпен-пролетариат.
— Люмпен-пролетариат? — Казалось, Яша пробует на вкус новое, незнакомое слово: — Это что, по-ученому так этих баб зовут?
— Нет, по-ученому их зовут проститутками. А люмпен-пролетариат — это и проститутки, и бродяги, и нищие, и воры, и всякая шпана... — И Пролыгин сочувственно вздохнул: — Они, брат, вышли из нашей среды, из бедного люда, только жизнь толкнула их на самое дно, и нету у них никакого классового сознания... Ну и как же вы с ними?
Кочегар, которого, видимо, страшно заинтересовало столь высоконаучное освещение весьма прозаической темы, оставил толпу и, стоя боком к старшим, прислушивался к разговору.