— Женечка, ридна моя! Не вирь, що нема Федора, не вирь! Ведь не сказано в газете об етом.
— Нет, мамочка, сердцем чувствую, погиб он…
Мать и дочь до утра не сомкнули глаз. Тяжелым камнем легло на их сердце предчувствие горя.
Страшная весть
Евгения Григорьевна хорошо знала это двухэтажное кирпичное здание старинной постройки на улице Кирова, в котором размещался Пермский облвоенкомат. Она не раз была в нем после эвакуации, устраивая жизненно необходимые дела. А после бессонной ночи, проведенной над страницей газеты с Указом о награждении Федора Дмитриевича орденом Ленина, она приходила сюда с настоятельной просьбой установить, где ее муж, более четырех месяцев не подающий о себе никаких вестей.
Теперь она спешила в облвоенкомат по письменному вызову, присланному на ее имя. За бесконечно долгие месяцы ожидания она передумала все. Очевидец страшных событий первых недель войны, она знала, как в хаосе отступления, вызванного внезапностью нападения врага, попадали в окружение целые армии, как гибли тысячи солдат, пробивавшихся к линии фронта. Она представляла различные ситуации, в которые мог попасть Федор, но ни разу не возникала мысль о возможном его пленении.
Принял Рубцову высокий полковник с усталым лицом, с черными, утомленными глазами.
— Здравствуйте, товарищ Рубцова, садитесь, пожалуйста! — Сам он вышел из-за стола, прошелся по кабинету. — Скажите, когда вы в последний раз получили письмо от мужа?
— Когда? — Недоуменно вопрошающие глаза Евгении Григорьевны повлажнели. — Писем не было, Только вот это. — И она положила на стол газету. — Товарищ полковник, вы получили ответ на запрос? Не томите!
— Да. — Полковник медленно протянул ей конверт. — Евгения Григорьевна, будьте мужественны…
«…Пермскому областному военному комиссару, — стала она читать, — на ваш запрос управление кадров НКО сообщает, что командир 66-го стрелкового корпуса генерал-майор Ф. Д. Рубцов, 1896 года рождения, геройски погиб за нашу социалистическую Родину. Тов. Рубцов посмертно награжден орденом Ленина. О месте захоронения управление кадров данными не располагает…»
К самому худшему готовилась Евгения Григорьевна. Но сейчас, прочитав скупые, лаконичные строки, окаменела. Что-то оборвалось внутри. Слез не было. Полковник увидел, как в прямую линию сжались побелевшие губы Рубцовой и смертельная бледность проступила на ее лице.
Негнущимися пальцами взяла Евгения Григорьевна стакан воды, поданный полковником. Медленно, с трудом преодолевая спазму, сделала несколько глотков. Ее не успокаивали, не говорили обычных в подобных случаях утешительных слов. Кто-то еще вошел в кабинет, заговорил с ней о документах, то ли на пособие, то ли на пенсию…
Она плохо помнила, чем закончился этот разговор в облвоенкомате. Медленно вышла из кабинета, как во сне, спустилась по металлической литой лестнице, очнулась уже на улице. В душе было одиноко и жутко. Той жизни, которой она жила семнадцать лет, больше нет. И не будет… Лена никогда не увидит отца…
«Лена! Вот что у меня еще осталось! Она удивительно похожа на Федора! Федор. Как он погиб, где похоронен?»
Она вспомнила, как, выходя из окружения, видела десятки простых деревянных обелисков с надписями, сделанными фиолетовыми карандашами на приколоченных наспех дощечках. Может, на могиле Федора и этого нет?..
«Все равно я найду тебя, Федя! Мы придем с Леной к твоей могиле… Я найду тебя, чего бы это ни стоило», — как заклинание твердила Рубцова, двигаясь вверх по улице Карла Маркса, по той ее стороне, где бодрым солдатским шагом ходил когда-то Федор Дмитриевич.
Через много лет
Поиск могилы Федора Дмитриевича привел Евгению Григорьевну и Лену в село Калайденцы, что на Полтавщине, вблизи районного центра Лубны. На День Победы вместе с ними навестить могилу друга приехал генерал-майор Г. С. Зданович.
Старая женщина Федорина Хомовна Перевал, пережившая здесь страшную годину войны, рассказывает со слезами и скорбью в голосе:
«В сентябре это было. Дни стояли тогда еще жаркие. Село наше немцы не все пожгли, хаты многие остались. Но дымом сильно тянуло и гарью. Как ветер подует с поля, где бой шел, так в селе смрадом запахнет… Много наших и немцев поубивало. Немцы немцев схоронили, а когда ушли, мы начали своих хоронить. В селе одни бабы да ребятишки, и те поховались…
Я, как сейчас, помню тот день. За водой пошла к колодцу, что на площади. Недалеко тут моя хата. Уж вечерело. Вдруг по улице едут черные машины с крестами. Железные. Урчали страшно, остановились на площади. На передней машине человек лежал. Видно, что наш, русский. Весь в крови. Рубаха нижняя в тело влипла, вся красная. Голова закинута назад. Рослый он был, лет сорока, красивый. Немцы его с машины стащили, все возились около него, думали, видать, что оживет… Синие брюки на нем и полосы красные по бокам. Я хорошо это помню. Брюки на ногах изорваны и в крови тоже. Потом оставили его, на двор школьный пошли. Туда они пленных согнали.