Крымов жестом приказал: немедленно слезай!
Байков улыбнулся и бросил вестовому колбасу. Она ударилась о вытянутые руки Степана, скользнула у него по груди и плюхнулась на камни.
- Не сметь! - сказал Крымов, глядя на вестового.
Степан замер.
- Немедленно слазь! - размеренно произнес полковник с холодным выражением командирского гнева.
Байков посмотрел на плиты, питом, оглянувшись вправо и влево, сел на подоконник, повернулся и стал сползать, елозя носками сапог по стене, повисел на руках и спрыгнул.
Перед Крымовым стоял маленький, плотный человек с тупым лицом, как бы говорившим, что я, мол, забитый нижний чин, виноват во всем и уповаю на милость господина полковника.
Но Крымов прекрасно понимал цену этому.
- Какого полка?
- Двадцать девятого пехотного Черниговского полка третьей роты рядовой Байков, ваше высокопревосходительство!
- Ты, Байков, знаешь, что тебе за грабеж положен полевой суд?
- Никак нет, ваше высокопревосходительство. Я не грабил. Немец сам все бросает.
- Ступай в полк, доложи дежурному офицеру, что тебя задержал за грабеж полковник Крымов. Ясно?
- Ясно, ваше высокопревосходительство: доложить дежурному офицеру.
Крымов приказал сделать то же самое второму солдату и сел в автомобиль, борясь с глухим чувством бессилия.
- А колбаса? - тихо спросил вестовой,
- Ты меня хочешь кормить этой поганой колбасой? - рявкнул Крымов. Поехали!
- Хорошая колбаса, - проворчал Степан. - Мы с Михайлой...
Шофер не трогался, медлил, словно ждал чего-то. Крымов двинул его кулаком в плечо:
- Поехали! - Только после этого двинулись.
Можно было и позабыть про того Байкова, посчитать грабеж единичным случаем, и Крымов уже был склонен так думать, как вдруг на соседней улице они увидели трех солдат, выбивавших окно.
Остановились, повторилась та же процедура: какого полка, пойди в полк, доложи... Что еще мог полковник? Стрелять на месте?
Когда в третий раз Крымову на глаза попали промышляющие грабежом солдаты, он не стал останавливаться.
* * *
9 августа Жилинский телеграфировал Самсонову: "Верховный главнокомандующий требует, чтобы начавшееся наступление корпусов 2-й армии велось энергичным и безостановочным образом. Этого требует не только обстановка на Северо-Западном фронте, но и общее положение. Данную на 9 августа диспозицию признаю крайне нерешительной и требую немедленных и решительных действий."
Вечером 9 августа Самсонов телеграфировал Жилинскому: "Сольдау занято 9 августа 7 часов вечера. Противник ушел направлении на Остероде, жители бежали; Нейденбург горит. Ожидаю его занятия 15-м корпусом. Необходимо организовать тыл, который до настоящего времени организации не получил. Страна опустошена. Лошади давно без овса. Хлеба нет. Подвоз из Остроленка невозможен".
* * *
Возвращались уже в сумерках, и Крымов, вспомнив о госпитале, велел заехать туда. Это оказалось трудно - все подъ-езды забиты фурами дивизионного лазарета. Нейденбург полностью накрыло волной войск.
Крымов взял вестового и пошел пешком мимо лошадей, повозок и ездовых. Пахло конским потом, кавалерийской вольностью. И, как старый кавалерист, Крымов чуть-чуть отмяк душой. На ходу он перемолвился с ездовыми: раненых почти не было. Да и откуда им быть, если бои по-настоящему еще не начались.
В окнах госпиталя горело электричество, простыни исчезли: перед дверями стояла кучка то ли санитаров, то ли возчиков, слушали офицера в пенсне.
Подойдя ближе, Крымов различил подполковничьи погоны - значит, это был начальник лазарета.
Все происходило в привычном порядке: подполковник выпроваживал возчиков на ночевку за городскую черту, куда уже ушла часть повозок, а возчикам - не хотелось куда-то убираться.
Сейчас все части корпуса устраивались на новом месте, и вряд ли хоть в одной обходилось без неувязок.
- Извините, господин полковник, - сказал подполковник совсем невоенным тоном, каким только что с отеческим добродушием разговаривал и с нижними чинами.
Через минуты три Крымов увидел пустую палату, где было электричество, умывальник, четыре железные кровати.
- Хорошо, культурно, - отметил начальник лазарета с некоторой гордостью. - В следующей - казаки, а в конце - германцы.
- Германцы? - переспросил Крымов.
- Да, тяжелые. Я установил там контроль. Но там еще германский врач и сестра, люди, по-моему, приличные. - Подполковник был доволен и германцами.
Из комнаты справа в коридор открылась дверь, и в прямоугольник яркого света вышел человек в белом халате с русой бородкой.
- Это доктор Исаев, - представил подполковник. - Старший врач.
- Мы пьем чай, приглашаем, - сказал доктор. - Германские коллеги нас угощают.
- Я бы предпочел поговорить с германскими ранеными, - ответил Крымов. Есть офицеры среди них?
- Есть, но, наверное, он спит. - Доктор мягко улыбнулся, точно сожалел о том, что не может отвести Крымова к немцу.
- Ничего, разбудим, - сказал Крымов. - Какие-нибудь бумаги у него есть?
- Как разбудите? - снова улыбнулся доктор. - Подождите до утра, утром можно поговорить.
- Лучше сейчас. Бумаги у него есть?
- Какие бумаги? - воскликнул доктор Исаев, с упреком обращаясь к подполковнику. - Я не обыскивал его! Может, прикажете выбросить раненых на улицу?
Из-за дверей слева донеслось негромкое задумчивое пение. Пели знакомую Крымову казачью песню.
Ой да разродимая ты моя сторона,
Ой да не увижу больше я тебя...
- Я вас понимаю, доктор, - сказал Крымов. - Но война, ничего не могу поделать. Ведите меня к немцу.
Доктор развел руками и, что-то буркнув, пошел по коридору.
- Позвать германского доктора? - спросил начальник лазарета.
- Обойдемся сами, - сказал Крымов. - Идемте.
Раненый немец лежал один в темной палате, где пахло тем особым запахом медикаментов и крови, который всегда держится в палатах тяжелораненых. Доктор не включил света, слабая коридорная лампочка оставляла посреди палаты неяркую полосу, была видна голова на подушке и закрытое простыней тело. Раненый дышал хрипло, с трудом.
- Извините, камрад, - обратился по-немецки Крымов. - Нам надо поговорить.
- Спит, - сказал доктор.
- Включите свет, - велел Крымов.
При свете он увидел бледное, чуть влажное лицо с блестевшим желтым лбом, приоткрытый сухой рот, обметанный щетиной подбородок и выражение угасающей жизни.
"Прости меня, Господи, - подумал полковник. - Злая судьба - вот так умирать".
- Пошли, - вымолвил он. - Хотя постойте... - Открыл тумбочку, выгреб оттуда офицерскую сумку и вытащил из нее тонкую книжицу.
В документе указывалось, что капитан Франц Бреме служит в двадцатом германском корпусе.
Доктор осуждающе смотрел на Крымова, не мог понять, что перед ликом смерти может быть существенного в какой-то офицерской книжке.
* * *
Утром 10 августа по прекрасному шоссе Нейденбург - Сольдау Крымов домчался до Сольдау, стоявшего на берегу реки, тоже именуемой Сольдау. На реке лежала тень от моста, и тянулась по воде прядь исчезающего тумана. Освещенные солнцем с русской стороны краснели шпили католического костела, золотились окна - все как будто целые.
На сырых утренних улицах уже вовсю проявлялось присутствие действующей армии, но не было видно ни разрушений, ни пожарищ. Артамонов взял город чисто.
- В первом корпусе нас по-человечески принимали, - с удовольствием заметил вестовой, словно приветствуя генерала-хлебосола.
Ненадежен был командир первого, а ведь и Крымов сейчас испытывал что-то подобное Степанову настроению - с Артамоновым было легко, он осознавал, что задача Крымова - толкать, а его задача - выполнять указания представителя командующего; все было просто и понятно.
На площади перед ландратом, где стоял большой автомобиль и у временной коновязи - оседланные кони, Крымов вышел. Городок напоминал Нейденбург, только никаких госпиталей не было видно. Возле коновязи вертелся черно-белый котенок. Часовые-пехотинцы четко откозыряли полковнику, а казак-конвоец, случайно оказавшийся у дверей, - с лихой небрежностью.