Автоматчики, поддержанные танками, разогнали фашистов. Полковое знамя не попало в руки врага. После боя Симоняк говорил с Афанасьевым. Тот и не заикнулся о ране.
- Какова дальнейшая задача? - спрашивал он.
- Пока держать оборону.
Сам Симоняк считал, что пора ставить точку. И сегодняшний поход со Щегловым еще больше утвердил его в этом убеждении. Левое крыло армии не имеет достаточных сил и средств, чтоб сломить сопротивление противника, а действия наших войск еще осложнила распутица. Ртутный столбик резко прыгнул вверх, снег начал таять, зимние дороги на болотах превращались в вязкое месиво. Как ни нажимай на командиров дивизий и полков, - выше головы не прыгнут, через реку Тосну не перескочат.
- Дело табак, - говорил Щеглов. - Придется Свиридову и Романову отрабатывать стойку смирно в кабинете Военного совета фронта. Не везет Владимиру Петровичу. Хороший он человек, культурный генерал, а вот...
- Что вот?
- На других фронтах крупные города берут, а здесь через Теткин ручеек не перебраться, к деревушке Поркузи ключей не подобрать. Это, кстати, не мои слова, в дивизиях говорят.
- Говорят те, которые дальше своего носа не видят.
Симоняк недовольно засопел. Эх, не перевелись еще доморощенные стратеги.
Дела 55-й армии скромные, негромкие. Красный Бор, несколько соседних селений... Об их освобождении ни строчкой не обмолвилось Совинформбюро. Но разве красноборская операция не сыграла своей роли? Немцам пришлось перебросить сюда еще шесть дивизий, и это облегчило наступление наших войск в районе Синявина. По данным фронтовой оперсводки, выровнен фронт приладожского коридора, занято несколько сильных вражеских опорных пунктов.
- Стой! Кто идет?
Адъютант Симоняка шагнул вперед, назвал пароль. Генерал и полковник подошли к штабу 342-го полка. Хладнокровный Кожевников на этот раз был сам не свой.
- Какая муха тебя укусила, Яков Иванович? - спросил командир дивизии.
- Зверев пропал.
Он сказал это с такой горечью, что чувствовалось - очень дорог ему молодой комбат.
- Вас вызывают, товарищ полковник, - доложил телефонист, - Челухов.
Кожевников схватил трубку. Замполит сообщал, что из экипажа танка приполз израненный радист. Зверев жив. Отправили ему на выручку танк и автоматчиков, но танк не дошел - подбили.
- Еще направь, да живее. Не жди, пока я приду...
- Мастер ты распекать, Яков Иванович, - заметил комдив.
- С ними по-другому нельзя. Вот они у меня где, - оправдывался комполка, показывая на широченную грудь.
- Нас ждут, Николай Павлович, - напомнил Щеглов.
- И поговорить не дает начальство, - усмехнулся Симоняк. - Выручайте Зверева. И дайте мне знать. Парень он славный, есть за что любить.
Кожевников позвонил под утро. Симоняк еще не ложился спать. Долго был в штабе армии. Там он откровенно высказал свое мнение - продолжать наступление нет смысла. Кроме больших потерь, это ничего не даст. Свиридов и Романов сказали: Надо подумать. Может, и верно, вспомнили о стойке смирно? Голос у Кожевникова был веселый.
- Выручили Зверева.
- Ты докладываешь так, будто Поркузи взял.
- Что Поркузи? Зверев дороже.
Как его вызволяли, Зверев рассказал Симоняку сам. Когда вернулся в батальон, его чуть не силком отправили в медсанбат. Там и навестил его командир дивизии.
- Просто беда с ним, - жаловался начальник медсанбата Макаров. - Хоть веревками к койке привязывай.
- Захочет убежать - и койку с собой унесет, - засмеялся Симоняк. - Такой парень. А что с ним?
- Три раны. Много крови потерял.
В медсанбате Зверева отмыли, перевязали, побрили. Но выглядел он неважно.
- Сколько здесь меня будут мучить, товарищ генерал? - с обидой в голосе спрашивал он.
- Я тут не начальник. Что врачи скажут - тому и быть. Верно, сестра?
- Так точно, - ответила, пряча улыбку, старшая медицинская сестра Зина Кособутская.
Ее в дивизии многие знали. Работала на Ханко в подземном госпитале, была правой рукой хирурга Алесковского. Сколько ран перевязали ее заботливые руки, сколько сердец обогрела добрая и милая улыбка.
- Слышал, брат? С врачами не спорь. Расскажи, как тебя спасали.
- Что рассказывать? Сидели в танке, как в ловушке. Решили - лучше живьем сгореть, чем в плен. Спасибо ребятам. Пробились к нам. Вначале я не поверил. Слышу, кричат: Вылазьте. Свои. А голос незнакомый. Так же было на Неве: идут к моему КП автоматчики, кричат свои, а оказалось - фашисты, чуть нас не перестреляли.
- Помню, - заметил Симоняк.
- И здесь кричат свои. Кто вас послал? - спрашиваю. Замполит. - Как фамилия? Фамилию называют, но имени и отчества назвать не могут. Не стал я выходить до тех пор, пока кто-то к Челухову не сбегал. Вылезайте, капитан, слышу опять. - Василий Иванович вас ждет. Тогда открыли мы люк и выбрались. Огонь чертовский, а нам троим, танкистам и мне, всё нипочем. Рады, словно заново родились. Об одном жалею.
- О чем же?
- Не довоевал до конца. Они, - покосился Зверев в сторону врачей, - скоро не отпустят.
- Не горюй. Дивизию отводят во второй эшелон. Навоеваться еще успеешь.
12
Полки выстроились в саду за заводом Большевик. Начинался март, деревья стояли без единого листочка, но уже томились ожиданием близкой весны. Неподалеку дымил высоченными трубами старый завод.
Симоняк обводил глазами шеренги гвардейцев. Он стоял на заснеженной поляне, в шинели, в светло-серой папахе, придерживая рукой эфес шашки. Он волновался в этот день не меньше, чем перед серьезным боем.
Показалось несколько машин. Они остановились у въезда в сад. Симоняк, Говгаленко, Трусов заторопились навстречу. Из машины вышли Говоров, члены Военного совета Н. В. Соловьев и начальник Политуправления К. П. Кулик. Комдив доложил, что дивизия построена для вручения гвардейского знамени.
В центре поляны возвышалась невысокая трибуна. Говоров поднялся на нее. Он поздравил гвардейцев, говорил о той высокой ответственности, которая ложится на них.
А гвардейское знамя трепетало на ветру.
- Вот оно, славное знамя, гвардейцы, - сказал Говоров. - Великая воинская святыня.
Симоняк принял знамя из рук командующего фронтом, высоко поднял над собой, чтоб каждый увидел, затем опустился на колено, поцеловал боевой стяг.
Гвардейцы тоже преклонили колена, давая Родине священную клятву. Они торжественно обещали со славой пронести знамя дивизии через все испытания.
- Мы клянемся! - гремело над садом могучее тысячеголосое гвардейское слово.
Долетело оно, подумалось Симоняку, и до цехов питерского завода и дальше понеслось над Ленинградом.
- Мы клянемся! - во всю силу легких произнес командир дивизии.
- Мы клянемся! - повторили за ним гвардейцы.
Под гвардейским знаменем
Большие ожидания
Несколько дней подряд валил густой снег. Полковник Щеглов не находил себе места. Пора ехать на рекогносцировку, но разве что-нибудь разглядишь в такую погоду?
Наконец выдался звездный вечер. Комдив распорядился: едем на передовую, к рассвету быть на месте.
В серый предутренний час офицеры 63-й дивизии проходили мимо развалин Пулковской обсерватории. Двигались гуськом по узкой извилистой траншее, изредка перебрасываясь короткими фразами. Щеглов шагал так быстро, что за ним едва поспевал даже Яков Иванович Кожевников, командир 192-го полка (полкам сменили номера). Следом шел нетерпеливый, самый молодой из офицеров Афанасьев, командовавший Ленинградским 190-м полком.
- Не наступай на пятки, Анатолий, - говорил ему Кожевников. - Побереги силы.
Подполковник Шерстнев, тот самый, полк которого год назад первым соединился у синявинского поселка No 5 с волховчанами, за всю дорогу сказал единственную фразу:
- Тише вы, немца разбудите!
Кончалась еще одна фронтовая ночь. Громыхали басовитые артиллерийские выстрелы, то в одном, то в другом месте неожиданно возникал сухой треск автоматов. Часто вспыхивали ракеты - зеленые, оранжевые, молочные, выхватывая из темноты куски снежной равнины, иссеченные голые деревья.