На Пулковской высоте текла обычная размеренная жизнь переднего края. Всё живое укрылось под броней и бетоном, под многочисленными накатами из бревен, ушло в землю, покрытую глубоким снегом. И лишь наблюдатели, поеживаясь от морозца, настороженно сверлили глазами темноту.
Оборону на Пулковских высотах держала дивизия, сформированная в свое время из ленинградских ополченцев. Осенью сорок первого года капитан Щеглов воевал рядом с ними, командовал полком противотанковой артиллерии. Трудные были бои. Полк бросали с одного опасного участка на другой, навстречу танкам.
Как-то у Гатчины, когда Щеглов сердито отчитывал командира батареи, мешкавшего с оборудованием огневых позиций, его окликнули:
- Товарищ капитан!
Щеглов обернулся. Перед ним стоял Климент Ефремович Ворошилов.
Щеглов представился, отрапортовал.
- Вижу - кадровый военный, - сказал Ворошилов. - И разговор ваш слышал. Правильно. Нельзя воевать кое-как. За беспечность расплачиваемся кровью.
Климент Ефремович осмотрел огневые позиции, поговорил с артиллеристами. Прощаясь, напомнил Щеглову:
- Вы сейчас на главном направлении. Нельзя пропустить немецкие танки к Ленинграду.
Вскоре после этой встречи над дорогой заклубились облака пыли. Шли, завывая моторами, лязгая гусеницами, тяжелые бронированные машины. Приближались с каждой минутой.
Наводчики прильнули к панорамам, прикидывали на глаз, сверяя по ориентирам, расстояние. Прозвучала команда огонь. И сразу завертелся немецкий головной танк, охваченный языками багрового пламени.
Бой на шоссе за Гатчиной запомнился Щеглову на всю жизнь. Уже чадно горели многие вражеские танки, но появлялись всё новые, и под их прикрытием шла в атаку пехота.
Ряды артиллеристов поредели, было разбито несколько пушек. Казалось - не выдержать натиска, и всё же батарейцы упрямо, яростно продолжали бой. На участке полка немецкие танки так и не прорвались. Ни за Гатчиной, ни у Пулкова, куда потом перебросили артиллеристов.
И вот вернулся Щеглов на памятные места полковником, командиром 63-й гвардейской стрелковой дивизии. Принял ее от Симоняка весной 1943 года. Случилось это совсем неожиданно для Афанасия Федоровича. Поздним апрельским вечером в оперативный отдел приехал Трусов. С Щегловым он перед войной учился в академии имени Фрунзе и позже поддерживал добрые, если не сказать приятельские, отношения.
- Свертывай хозяйство, - кивнул Трусов на бумаги, которые лежали перед Щегловым. - Поехали!
- Куда ж это на ночь глядя?
- К нам... Э, да ты еще ничего не знаешь. Слышал, что создается гвардейский стрелковый корпус?
- Слышал. А я при чем?
- Поедем, узнаешь.
Симоняк ждал их и сразу повел разговор начистоту. Командиром 30-го гвардейского корпуса назначен он и хотел бы передать 63-ю дивизию Щеглову. Как на это смотрит Афанасий Федорович?
- А разве всё от моего согласия зависит?
- Многое...
Симоняк не скрыл, что командующий фронтом думает поставить Щеглова начальником штаба корпуса.
- Я нисколько не против. Да по характеру вижу, вы, Афанасий Федорович, не штабист, а прирожденный командир. В артиллерийском полку у вас хорошо получалось. И в лыжном не хуже. Немцы, говорят, за вашу голову дорого обещали.
Генерал был осведомлен - и о противотанковом полку, и о рейдах ленинградских лыжников по вражеским тылам. Перед тем как Щеглова назначили командиром лыжного полка, его вызвали в Смольный. Жданов, разговаривая с ним, вдруг опросил, не боится ли Щеглов смерти.
- В тридцать лет умирать не хотелось бы.
- А если потребуется?
- Чего загадывать! Убьют, и всё...
Лыжники провели всю зиму в тылу врага. Нападали на немецкие гарнизоны, подрывали мосты, резали связь.
Предложение Симоняка пришлось Афанасию Федоровичу по душе, он согласился. А комкор умел добиваться того, что считал полезным для дела. Он и начальник политотдела А. И. Игнатьев убедили Говорова и Жданова. Щеглов стал командовать дивизией, начальником штаба корпуса назначили Трусова, а вместо него в дивизию перевели молодого энергичного подполковника Аркадия Дмитриевича Голубева.
В дивизии Афанасия Федоровича приняли хорошо. Летние бои сорок третьего года под Синявином показали, что полковник - умный и смелый командир. Ко двору пришелся и новый начальник штаба, во всем точный и пунктуальный. Отличный дуэт, - говорили о комдиве и начальнике штаба.
...Поздний январский рассвет застал офицеров-гвардейцев в передней траншее. В мирные дни ученые-астрономы вели на этих высотах наблюдение за небом, изучали далекие звезды, манящие своей неизвестностью лунные кратеры, каналы на Марсе. Теперь здесь были люди в белых маскировочных халатах, они всматривались не в небо, а в расстилавшиеся на много километров заснеженные равнины. Недавний снегопад сравнял рытвины и воронки, закрыл раны земли, и она лежала тихая, спокойная, как бы уснув после страданий. Но то было обманчивое спокойствие. Лицом к лицу стояли здесь разделенные неширокой нейтральной полосой солдаты двух армий - нашей 42-й и нескольких дивизий 18-й немецкой.
На безжизненной как будто равнине глаза офицеров различали бугорки дзотов и их черные амбразуры, дымки, курящиеся над землянками, частоколы проволочных заграждений... В штабе по карте командиры основательно изучили передний край немцев, позиции их 170-й пехотной дивизии, с которой год назад воевали на Неве. Но карта, даже самая точная, не заменит живого знакомства с местностью.
- Здесь и будем наступать, - проговорил комдив, показывая полосу прорыва. - Чуть-чуть левее, видите, полковник, ваш Самовар?
- Наш, - усмехнулся Кожевников. - Только его на подносе не подадут.
Под названием Самовар на штабной карте была закодирована Виттоловская высота, господствовавшая на первом рубеже немецкой обороны под Пулковом. Трехкилометровый путь к ней лежал через минное поле, пять линий траншей, противотанковый ров и проволочные заграждения. Начиненная дзотами и бетонированными огневыми, точками, эта высота была настоящей крепостью.
- Как решим, товарищ полковник? Кого за Самоваром пошлем, чтоб не обжегся?
- Зверева, - ответил Кожевников после минутного раздумья.
Щеглов помнил майора Зверева по Красному Бору, видел его в деле летом на синявинских торфяниках. Энергичный, напористый офицер.
- Что ж, этот сможет.
Здесь, на месте, Афанасий Федорович договаривался с командирами полков о деталях предстоящей операции.
Когда офицеры покидали Пулковскую высоту, немцы усилили обстрел наших позиций. Они вели огонь и по окутанному морозной синевой Ленинграду. Снаряды с глухим воем проносились над головой. Они рвались где-то на Международном проспекте и в центральных районах города. Это стало обыденным за годы осады и всё-таки отзывалось щемящей болью в сердце. Скоро ли смогут ленинградцы без опаски ходить по улицам, спокойно работать на заводах и фабриках, отдыхать в ночные часы?
- Теперь уж недолго! - вырвалось у Щеглова, и офицеры поняли, о чем он думает.
Усаживаясь в машину, комдив сказал:
- Вы по домам, а я - к генералу.
2
Штаб 30-го гвардейского корпуса стоял в Колтушах. Этот тихий пригородный поселок, летом утопающий в зелени, когда-то облюбовал для лабораторий своего института великий русский физиолог Иван Петрович Павлов. Теперь в пустовавших помещениях научного городка разместились штабные службы.
Генерал Симоняк жил в небольшом домике, запрятавшемся среди берез.
Адъютант провел Щеглова к генералу.
За столом, на котором лежала испещренная синими и красными знаками карта, сидел начальник штаба Трусов. Симоняк не спеша вышагивал по комнате в расстегнутом кителе.
- Вы, разумеется, и на это способны, - ворчал он, морща крутой лоб, над которым чернели густые, коротко остриженные волосы. - Чем же я вам отвечу?