В этом бою рота захватила шестиствольный миномет, четырехорудийную батарею 305-миллиметровых орудий, продовольственный склад, обоз. Автоматчики на ходу подкрепились горячим кофе и шоколадом, приготовленными немецким поваром для господ офицеров.
Перед рассветом послышался гул танковых моторов. Чьи машины, немецкие или свои, трудно было определить. Ротный приказал занять круговую оборону.
А может, наши? - усомнился старшина Исаичев. - Идут сюда и не стреляют.
Солдаты в белых халатах, шедшие вместе с танками, приблизились метров на двести. Панчайкин выскочил на бруствер, закричал, махая шапкой-ушанкой. И тотчас кубарем свалился в траншею. У него над самым ухом взвизгнула пуля.
Два с лишним часа рота автоматчиков вела неравный бой с танками и пехотой. Были ранены Львов, Панчайкин, но гвардейцы держались стойко.
Помощь им подоспела вовремя. Справа подошли батальоны Малашенкова и Зверева, а слева - подразделения 129-го полка 45-й дивизии. Навалились на немцев вместе и опрокинули их. Из пяти танков ушел только один. Много немцев перебили, а тридцать взяли в плен.
- Какой же вывод напрашивается из этих боев? - поднял глаза на Кожевникова комдив.
- Вывод? - переспросил Яков Иванович. - Думаю так: почаще надо предпринимать обходные движения. Немцы боятся их.
- Верно, - согласился Щеглов.
В начале войны немецкие офицеры считали себя непревзойденными мастерами котлов и клещей, а нынче словно разучились маневрировать. Не разучились, а их отучили, - думал полковник. - Наш натиск за Пулковом смешал карты их командования, лишил инициативы. Сидят фашисты в опорных пунктах, пробуют отбиться, но когда наши не лезут в лоб, а нащупывают уязвимые места, ищут обходных путей, забираются в тыл, воюют ночью и днем, тогда немцам приходится туго за любыми укреплениями.
- Так надо брать и Воронью гору, - сказал Щеглов.
Один из полков дивизии уже вплотную приблизился к горе. Подполковник Шерстнев днем 17 января доносил, что взяты Пиккола и Горская, батальоны двигаются к Дудергофскому озеру. Как-то теперь там дела?
Щеглов связался с Шерстневым по радио, сосредоточенно слушал, постукивая карандашом по столу.
- Значит, Трошин у воды? - переспросил он. - Правее Ореха? Молодцом! Перебираюсь скоро к вам. Комдив отошел от рации.
- Слышали? Шерстнев в Красносельском военном лагере. И нам нечего тут засиживаться. Не парламент.
У комдива окончательно сложился план захвата Вороньей горы. Полк Шерстнева, - решил полковник, - обойдет ее справа, отрежет от Красного Села. А Ленинградский полк скует небольшим заслоном немцев с фронта и нанесет решающий удар слева и с тыла.
- Знаю, сил маловато, - сказал комдив Афанасьеву, - трое суток ведем бой. Но надеюсь - полк не подведет. На то он и Ленинградский.
Щеглов поднялся из-за стола:
- Получше договоритесь с командиром артиллерийского полка Шошиным. Не прыгайте вперед без артиллерии. У вас это случалось. Давите противника огнем.
Сбросив с плеч светло-зеленую бекешу, крикнул ординарцу:
- Давай-ка воды! Хоть раз за три дня умоюсь.
- И покушать бы следовало, - сказал солдат, безуспешно пытавшийся покормить комдива.
- Пирог совсем зачерствеет, - напомнил адъютант. - Из-под Пулкова с собой таскаем.
- Вовсе из головы выскочило, - засмеялся Афанасий Федорович. - Ведь пятнадцатого января мне тридцать два года стукнуло. Вот ребята и приготовили пирог. И немцы чуть не отметили мой день рождения. Да, видно, я в сорочке родился, заговоренный... слышали?
- Солдатский телефон действует, - усмехнулся Кожевников. - Повезло вам тогда.
Утром 15 января Щеглов наблюдал, как наша артиллерия крошит вражеские позиции. Неожиданно сильная воздушная волна хлестнула полковника. Заблудший вражеский снаряд ударил в бруствер траншеи, откуда комдив 63-й вел наблюдение, прошил землю и упал прямо на ногу командира разведроты Алексея Бровкина, стоявшего рядом со Щегловым.
- В укрытие, товарищ полковник! - не своим голосом крикнул Алексей, застыв как изваяние. Он боялся шевельнуться, чтоб не потревожить снаряд, который каждую секунду мог взорваться.
- Вытаскивай ногу из валенка! - резко бросил Бровкину полковник.
...Всё, к счастью, обошлось благополучно. Щеглов и Бровкин, оставивший под снарядом задымившийся валенок, торопливо отбежали за изгиб траншеи.
- Повезло, - повторил Кожевников. - Не часто такие случаи бывают.
Комдив вышел из блиндажа.
Вслед за ним выбрался с кувшином и полотенцем в руках ординарец.
- А выглядит наш командир дивизии старше своих лет, - заметил Кожевников.
- Должность обязывает, - пошутил Дьяченко. - Выиграем войну - сразу помолодеем...
Дьяченко до армии жил в Грозном, работал там секретарем горкома партии. Надеть форму заставила война.
- Кто по домам, а кому еще служить и служить, как медным котелкам, сказал Кожевников, не представляя, как это он сможет расстаться с армией.
В двери показался Щеглов, на ходу застегивавший гимнастерку. Адъютант успел поставить на стол несколько тарелок. В центре красовался пирог.
- Присаживайтесь, у кого зубы крепкие! - шутливо пригласил Афанасий Федорович.
Ужин продолжался недолго. Щеглова то и дело вызывали к рации. Разговор с Морозовым заставил его нахмуриться. Сообщил Морозов словно бы успокаивающее: Буданов благополучно доставлен в госпиталь... А Щеглова кольнуло в сердце. Два дня назад неугомонный начарт полковник Буданов ходил рядом с ним, смеялся, шутил... Теперь врачи ломают голову, как спасти его жизнь. Тяжело ранен Буданов. А как он нужен сейчас!
Время перевалило за полночь, когда комдив прилег на нары. Может, потому, что отмечали день рождения, нахлынули воспоминания. В памяти промелькнули годы детства, прошедшие без отца, погибшего в первую мировую войну, поиски собственной дороги в жизни. В армии он нашел свое призвание. Мать Щеглов не видел давно, только получал письма. Началась война, переписка оборвалась. Калининскую область оккупировал враг. А когда наконец пришло письмо, читал его, багровея и задыхаясь от боли. И мест теперь наших не узнаешь, - писала Евдокия Семеновна, - всё попалили, проклятые... Письмами да надеждами только и живу, Афонюшка. Нет писем - нет и радости. Пиши, дорогой.
Обязательно матери напишу, чуть потише станет, - подумал Щеглов.
Разорвался снаряд, и с потолка посыпался песок. Афанасий Федорович повернулся на другой бок. Отяжелевшие веки сомкнулись, и он сонным голосом произнес:
- Будет вызывать Шерстнев, сразу будите.
Пожары в Красном Селе вспыхнули в нескольких местах. Они выхватили из темноты подступившие к озеру дома, приземистые корпуса бумажной фабрики, полуразрушенное здание вокзала, над которым бился на ветру алый стяг. Поднял флаг солдат 194-го полка гвардии рядовой Иван Киреев.
- Представить храбреца к награде, - распорядился комполка подполковник Василий Шарапов.
Это случилось на четвертые сутки наступления. Гвардейцы завязали бои на красносельских окраинах.
Трудным был путь сюда. Полк потерял более половины своего состава. Шарапов, надвинув на лоб мохнатую шапку, тяжело дыша. Докладывал комдиву Романцову: вслед за вокзалом заняты корпуса бумажной фабрики, отдельные группы гвардейцев прорываются к центру города.
- Перерезайте дорогу, Шарапов! - требовал Романцов.
- Подметки износились, Иван Данилович.
- Вы не одни. Рядом Игнатьев и Меньшов. Держите с ними связь.
191-й и 197-й полки тоже подошли к Красному Селу, зацепились за его окраины. Немцы, чтоб задержать наступающих, подорвали плотину между Безымянным и Дудергофским озерами. Вода хлынула на лед, поднялась на полметра. В центре города фашисты взрывали и поджигали дома. Огромные языки пламени лизали ночное небо.