- Война есть война, - сказал он.
Что значили его слова, Путилов тогда не понял. Всю ночь он провел на передовой. Неприятные мысли лезли в голову. Чем кончится проверка? Время суровое - всего можно ждать...
Утром его разыскал телефонист:
- Вас срочно вызывают из штаба фронта! - закричал он еще издали.
С волнением взял Путилов трубку. Услышал знакомый грубоватый голос:
- Говорит Симоняк. Ставлю вас в известность, что дело о прорыве противника на вашем участке командование считает исчерпанным. Будьте здоровы. Желаю успеха.
- Спасибо, - только и выговорил Путилов.
Значит, во всем разобрался майор, - подумалось ему, - по-честному, с умом. И командованию правильно доложил.
Через год они встретились на Ханко.
Новый командир бригады приехал в полк знакомиться с состоянием обороны на сухопутной границе. Встретил его начальник штаба.
Симоняк с интересом посмотрел на него:
- Да ведь мы с вами как будто знакомы?
- Так точно! Я тот самый Путилов...
По лицу Симоняка пробежала доброжелательная и хитроватая улыбка.
- Как у вас дела сейчас? Противник не прорвется к штабу, или опять вам потребуется проявлять личный героизм?
Целый день они провели вместе. Симоняк смотрел схемы обороны, знакомился с боевой подготовкой. И всё это без шума и нервозности. Он не только приказывал, но и внимательно прислушивался к каждому замечанию командиров.
- Вы многое тут уже сделали, - заключил полковник перед отъездом, - но впереди еще больше работы. Так что не теряйте времени.
Вспоминая всё это, Путилов с волнением ждал, как Симоняк оценит результаты ночной тревоги.
Командир бригады точно рассчитал время. В штаб батальона пришел минут за пять до назначенного срока.
- Тепло тут у вас, просто благодать...
Трусов с видом заговорщика метнул взгляд в сторону Путилова. Ну что, мол, Савелий Михайлович, угадал я, понравилась комбригу твоя предупредительность... Мягче будет.
Путилов усмехнулся, покачал головой, как бы говоря: ошибаешься, Иван Ильич... Не будет.
Разбор продолжался больше часа. Докладывали проверяющие, поделился своими наблюдениями Симоняк. Боеготовность батальона за последнее время повысилась.
И всё же...
Полковник подробно и строго разобрал недостатки, командирские промахи.
- Какие будут вопросы? - спросил, закончив, Симоняк.
- Ясно.
- Коль так, можно и расходиться. Беритесь за дело.
Метель, яростно бушевавшая ночью, начала стихать. К тому времени, когда Симоняк и его спутники покинули штаб, она окончательно присмирела. С невысокого посветлевшего неба лениво падали мохнатые снежинки.
Симоняк, сидевший рядом с шофером, неотрывно смотрел на мелькавшие мимо скалы, острые, как казацкие пики, на столпившиеся в оврагах и низинах белоствольные березки. Местность казалась безлюдной и пустынной, но командир бригады хорошо знал, что это обманчивое впечатление. В разных частях полуострова разместились батальоны и роты, жили люди, за которых он отвечал.
Километрах в шести от Лаппвика Симоняк увидел работающих на дороге солдат. Трактор расчищал снежные заносы. Несколько бойцов лопатами разбрасывали желтый песок.
- Молодец Чудесенко, - сказал Симоняк. - Всё успевает. И укрепления строит, и за дорогой следит.
- Да, комбат хороший, - согласился Кетлеров.
Чем дальше машина удалялась от границы, тем оживленнее становился полуостров. Попадались навстречу широкие груженые розвальни, рядом с ними шагали бойцы. Услышав сигнал шофера, они не спеша сворачивали на обочину, провожали глазами эмку комбрига, удивляясь, видимо, откуда он едет в такую рань.
У небольшого поселка Санде на заваленной зелеными ветками вырубке дымился костер. Около него хлопотало несколько человек в штатской одежде - в ватниках, пальто и полушубках неармейского покроя. Таких людей, присланных сюда с крупнейших заводов Ленинграда, Симоняк встречал в разных концах полуострова. Три тысячи ленинградских рабочих рыли котлованы, возводили железобетонные доты.
- Погодите, - слышал от них комбриг, - мы тут такое сотворим, что будет покрепче хваленого Гибралтара.
- А сколько ждать? - спрашивал полковник.
- Всё идет по плану, даже с опережением графика...
Симоняк ревниво следил за ходом строительства. Каждое долговременное сооружение повышало устойчивость обороны Ханко. Ему хотелось иметь надежные доты как можно раньше. Он не раз говорил об этом с командованием базы, писал в штаб Ленинградского военного округа. Бригадный комиссар Расскин, ханковский старожил, с первым отрядом моряков и пехотинцев прилетевший на полуостров, поддержал Симоняка.
- Правильно действуешь, Николай Павлович, - одобрил он. - Под лежачий камень и вода не течет.
Настаивая на ускорении строительства железобетонных укреплений, Симоняк, со своей стороны, принимал меры для укрепления обороны. На Петровской просеке, по которой проходила сухопутная граница, Путилов показал ему как-то небольшой деревянный сруб:
- Тут будет огневая точка. И еще несколько таких построим. А то ведь нам пока не на что опереться...
Симоняк одобрил эту идею. На следующий день он прислал в полк инженеров, которые составили проекты дзотов. И на границе вскоре развернулось строительство укреплений из дерева и камня...
Машина, осилив крутой подъем, вскарабкалась на ровную приплюснутую возвышенность. По обеим сторонам дороги, в просветах между деревьев, курились дымки, сновали люди в красноармейских шинелях.
Комбриг и его спутники въехали в расположение еще одного стрелкового полка бригады - 270-го. Командовал им полковник Николай Дмитриевич Соколов. При первом знакомстве он показался Симоняку мягковатым, более чем следует предупредительным, и речь его не походила на строгий, лаконичный язык кадрового командира. Но всё, о чем бы Симоняк ему ни говорил, исполнялось быстро, пунктуально; за внешней мягкостью Соколова скрывались твердая воля, железная командирская требовательность.
Из лесной чащи вынырнул всадник на стройном гнедом коне. Симоняк остановил эмку, открыл дверцу.
- Куда путь держишь, секретарь? - спросил комбриг спрыгнувшего с лошади политрука.
Секретарь партийной организации 270-го полка Иннокентий Лейтман ответил, что едет на остров Бинорен во второй батальон, где находится и командир полка.
- Что это вы все туда?
- Комполка будет проводить тактические занятия, я подготовлю коммунистов, побуду на партийном собрании. А вечером лекцию прочитаю. Международным положением все интересуются.
Симоняк подошел к коню, нетерпеливо перебиравшему стройными ногами в рыжеватых опалинах, нежно потрепал теплую гривастую шею.
- Хорош Озёр. Не могу спокойно пройти мимо красивого коня.
В бригаде уже многие знали об этой страсти комбрига. Нередко он на своем быстроногом коне скакал по полуострову. И каждый, кто его видел в седле, невольно любовался посадкой, мастерской ездой старого конника.
- Хромать Озёр перестал?
- Всё зажило.
Озёра Лейтман привез с собой на Ханко с Карельского перешейка. Он подобрал коня, израненного осколками мины, где-то возле Выборга. Озёр лежал на снегу и большими умными глазами глядел на каждого, кто проходил мимо, как бы прося о помощи. Лейтман выходил его и с тех пор с ним уже не расставался. Его хлопоты с раненой лошади были непонятны сослуживцам. Откуда это у политрука? Прибыл в полк из Ленинграда, работал там в издательстве...
Симоняк, впервые увидев Лейтмана на коне, тоже удивился: сидит, как заправский кавалерист... Но разговорившись с отсекром партийного бюро, понял, что удивляться нечему.
Лейтман вырос на Дону, дед - старый николаевский солдат - приохотил внука к верховой езде. И когда Иннокентий подрос, это ему пригодилось: не одну тысячу верст промчался молодой красноармеец с саблей в руках по донским степям, по Украине и Крыму, сражаясь за молодую Советскую республику. Встречаясь с ним, комбриг вспоминал и нестерпимый жар кавалерийских атак, и несгибаемый дух бойцов гражданской войны.