Что можно было противопоставить разрушительной пропаганде? Своё созидательное слово и для военных, и для гражданских. Снесарев идёт в редакторы журнала «Чтение для солдат», где публикует настоятельно необходимые статьи: «География России», «Внутренние враги России и их революционная проповедь», «Дисциплина в армии». Он также, по сути, формирует курс газеты «Голос правды». Справедливое, бесспорное утверждение современного исследователя снесаревской военной «вселенной» А.Е. Савинкина: «Именно со страниц “Голоса правды” Снесарев повёл бой в защиту Отечества, таких его святых и незыблемых понятий, как Бог, Родина, история… выдвинул и всесторонне обосновал русскую национальную идею, стратегию исторического (эволюционного) развития России, идею практического изучения Востока; упредительно разоблачил кровавую сущность предстоящего России социалистического эксперимента; указал на дальневосточные перспективы и “жёлтую опасность”; разработал концепцию здорового эгоизма в международных отношениях и принципы внешней политики России; сформулировал аксиомы государственной обороны и законы войны».
Предостережение — из пророческих: «Создалась крупная угроза русской государственности, угроза нашему прошлому, нашим национальным идеалам, светлому облику нашей Родины… У России нет будущего вне законов истории». А ведь сколько их было, «мастеров» обращаться с Историей, как с беззащитной женщиной: осветить в своем мертвенно-выморочном свете или увести в тень; подправить Историю, а то и вовсе заменить; обогнать Историю или убыстрить её бег; законсервировать; усечь и даже — покончить с нею. Убить!
Печататался Снесарев чаще под псевдонимами: Восточник, Туркестанец, Кубанец, Мусафир, С-ев… не литературной блажи ради, того требовал конспиративный кодекс разведчика.
3
В фокусе — всемирное и отечественное, большое и малое. Пишет даже о зарубежном вояже Горького. «Когда Максим Горький и его сообщники предприняли кампанию за границею, чтобы подорвать кредит нашей страны, этот дикий и циничный акт вызвал на страницах левой печати улыбки и одобрение; органам этого фланга не пришло в голову обеспокоиться за судьбу России…» («Голос правды», 1907). Горький, правда, увидел за океаном и нечто зловещее, лицемерное, обездушенное, о чём и рассказал в «Городе жёлтого дьявола», но его внутреннее «босячество» выжигало естественную любовь к родине, пусть она и была для него досадной из-за монархического устройства. Испытает он багрово-красные прельщения и реальности революционного — и буржуазного, и большевистского — «переустройства», буревестником которого был. Поздно спохватится. Но искренним перед собой едва ли до конца станет. «Жестокость форм революции я объясняю исключительной жестокостью русского народа…» Подобными заявлениями-булыжинами в его злой статье «О русском крестьянстве» и иных хоть мости чёрную площадь раздора. Но откуда он вынес такое наотмашь бьющее убеждение? Со дна жизни, тяготевший к этому «дну»? Сам жестокую революцию звавший? «Безумство храбрых» провоцирующе-безответственно воспевший?