— Но ведь это самоубийство?..
— ...убийство, да. Неужели, думаешь, я так глуп?
— Абсолютно глуп. К тому же и меня ставишь в глупое положение. За твоё доброе ко мне отношение чем я должен платить?
— Черной неблагодарностью. Бери плату, Блюмкин, не стесняйся. Когда-то я в тебя стрелял — не убил. Авось тебе лучше повезёт.
— Какое уж стеснение! Но — повезёт ли? А может, тебя жаль?
— Меня?! Савинкова не надо жалеть. Это оскорбительно. Пей, Блюмкин.
— Назови меня по имени... ба-арин!.. Хоть в последний-то раз? Хоть один-то разочек?!
Заложив руки за спину, Савинков ходил по просторным лубянским анфиладам. Страха не было, и злости не было. Всё правильно, всё так и должно быть. Вот даже Блюмкин, воскресший Блюмкин «тыкает» ему в лицо. Блюмкин знает, что делает. С Савинковым можно уже не церемониться...
Из главного кабинета в коридор — и обратно. Всё мимо распахнутого настежь окна. Странное окно, без подоконника. Вероятно, была балконная дверь, да за ненадобностью балкон срубили, превратили в окно. Полтора вершка над полом, и — бездна!
Был душный, предгрозовой вечер. Уже смеркалось. Долгонько же они пьянствовали в Царицыно... под зазывные разговорчики! Очертания людей и домов терялись в белёсой испарине, поднимавшейся от земли. Отдыхала земля, отходила от зимней спячки. Как-никак было 7 мая ранней, благодатной весны. Прекрасное время, которое он всегда любил, может быть, за одну строчку Генриха Гейне: «В прекраснейшем месяце мае...» Но было ему грустно, и он знал — почему. Май этот — май последний, чего обманывать себя...
Он снова прошёл мимо балконной двери, обрывающейся в бездну. Там, в глубоком, зыбком колодце бил копытом бледно-чалый конь — зверский, верно, конь, в мареве такого вечера совершенно потерявший свою масть, а на нём сидел голый по пояс человек и лупил его плетью. Конь вертелся на месте, вставал на дыбы, угрожающе ржал. Боевой кавалерийский конь — чего он тут, на лубянском затоптанном дворе?..
«Как я?»
И конь, и всадник, и, кажется, он, Савинков, утонули в едином бестелесном мареве, нереальные, чуждые этому каменному мешку. Откуда — и куда путь?!
«Конь Блед, и на нём всадник, имя его Смерть...»
Савинков с усилием оторвал взгляд от бездны, направляясь в сторону кабинета. Но оттуда неслись телефонные разговоры:
— Да. Да, Феликс Эдмундович! Всё, что могли, сделали. Дворянская спесь...
— Мы устали возиться с ним. С Николашкой так не возились... Разрешите самим принять решение? Вы? Вы тут ни при чём. Даже мы ни при чём. Для таких дел есть вполне надёжные... Вот-вот, случайность! Мало ли что может случиться с человеком, к тому же — выпившим...
Савинков круто повернул в обратную сторону и сел на порожек бездны.
— Блюмкин! Выпивать так выпивать. Тащи!
Непроницаемо чёрные, раскрывшиеся от ужаса глаза тюремного собутыльника. Немецкого посла графа Мирбаха убил не моргнув, а тут:
— Так что же делать-то?
— Так пить, известно.
— А потом-то, потом?..
— А что по службе положено, Блюмкин. Без шума, без пули, без злости...
— Мне?
— Тебе. Тебе, Блюмкин! Пей, прохвост, и не пускай паршивую слезу. Всё правильно. Без злости говорю, и сам я...
...сам-то выпил или нет напоследок, потому что ясно видел, как вздыбился в белёсой бездне его любимый, неукротимый Конь Блед, как...
...как распластался широкой спиной, всё ближе, стремительнее набегая, словно готовясь принять на себя очередного всадника и...
...и умчать его, умчать дорогой, с которой обратно никто не возвращался...
Было это 7 мая 1925 года, в предгрозовой весенний вечер.
Любовь Ефимовна прибежала на Лубянку, крича почему-то по-французски:
— Это неправда! Этого не может быть! Вы убили его!
Криков истеричной женщины никто не слушал. Чекисты занимались серьёзным делом. Предстояло объяснить миру, как и что произошло с известным террористом Борисом Савинковым. Свои газеты не в счёт — но иностранные?..
В едином вздохе склонясь над столом, несколько человек во главе с самим Дзержинским писали официальное сообщение о смерти. Оно вышло как нельзя лучше:
«7 мая Борис Савинков покончил с собой самоубийством.
В этот же день утром Савинков обратился к т. Дзержинскому с письмом относительно своего освобождения.
Получив от администрации тюрьмы предварительный ответ о малой вероятности пересмотра приговора Верховного суда, Б. Савинков, воспользовавшись отсутствием оконной решётки в комнате, где он находился по возвращении с прогулки, выбросился из окна 5-го этажа во двор и разбился насмерть.