В купэ было полутемно, горела одна настольная лампа, мысли, переплетаясь, текли в голове, рождались новые планы, карандаш без устали наносил на бумаги заметки -- в двери осторожно постучали -- "Ваше Превосходительство, вы еще не ужинали". И в ответ доносились резкие раздраженные слова -- "Оставьте. Потом". Наконец, когда было много обещано, но мало исполнено, Каппель вспомнил о себе. В Екатеринбурге со стариками Строльманами жили дети. Только дети... А та, которую когда-то зимним вечером увез в деревенскую церковь? Заныло, заболело сердце. Стучит колесами вагон, несет его в Екатеринбург, а оттуда сразу же, не заезжая в Омск, мчит его в маленький провинциальный Курган.
Промерзшие колеса вагона со скрипом остановились. На небольшом здании вокзала вывеска "Курган". Глазам больно смотреть на сверкающий под солнцем снег. Снег белый, чистый, холодный -- везде, он укутал весь город. В шубе, крытой солдатским сукном, подтянутый, шашка с георгиевским темляком, Каппель спускается со ступенек вагона. На платформе обычная суета -- бабы с узлами, местные купцы - богатеи, проходит вдоль поезда важный старший кондуктор. Навстречу спешат несколько близких и знакомых людей. Рука в перчатке вскинута к папахе -- старший из встречающих полк. Вырыпаев подходит с рапортом. И через несколько минут пара резвых сибирских лошадей несет в санях по тихим улицам города. Гнутся под инеем ветви деревьев, свежий чистый воздух без малейшего ветерка, мороз не убивает, а пьянит, как вино, над трубами домов высокими серыми столбами стоит дым, скрипит снег под полозьями, по тротуарам мелькают изредка фигуры жителей, в небе над городом висят церковные купола. Каппель чувствует, как в душе загорается огромная радость, он слышит, как ярким цветком расцветает энергия, прилив неуемной силы и воли. Синее яркое зимнее небо с пылающим диском солнца, синие и серебряные искры в снегу -- впереди творчество, работа, подготовка к последней борьбе, наверное, жестокой, но, наверное же, дарующей победу, а дальше потом Россия, настоящая русская, освобожденная от темного зла. Просторы российские без конца и края, которые нужно отобрать дорогой ценой крови лучших людей, оглушить эти просторы смертоносной музыкой боя, но без перерыва двигаться вперед, пока вдали, в небе, не загорятся золотом купола Ивана Великого.
Кучер, татарин-доброволец, лихо остановил сани у двухэтажного деревянного дома, другой доброволец широко распахнул двери, -- внизу помещения штаба, вверху личная квартира генерала, его детей и стариков Строльманов.
Окна кабинета выходят в сад -- он весь заколдован зимней красотой. Каппель сбрасывает шубу, закрывает дверь и, все еще полный радужными надеждами, обращается к Вырыпаеву -- "Ну, теперь говори просто, без титулованиям. Вырыпаев, в частной жизни с Каппелем на "ты", стоит, опустив голову, молчит. Нетерпение и раздражение начинают звенеть в голове генерала: "Да отвечай же. Что сделано? Что прислал Омск?" И глухо, угрюмо звучат слова ответа: "Ничего не прислал Омск... Да вряд ли и пришлет".
Прямым проводом связан Курган со Ставкой в Омске. И через несколько часов после приезда, телефонист штаба корпуса связывает Каппеля с Омской Ставкой.
"Ваше Превосходительство, генерала Лебедева нет -- он на докладе у Верховного Правителям, звучит в трубке спокойный, бесстрастный голос. "Когда будет?" "Не могу знать. Вечерами, часов в восемь, всегда бывает в Ставке". И в восемь часов Каппель слышит тот же голос: "Ваше Превосходительство, генерал Лебедев сегодня в театре. Докладывал ли я ему о вашем вызове? Так точно.. Он просил вас позвонить ему завтра, часов в девять утра".
До трех часов ночи в кабинете командира корпуса идет совещание. Кто-то предлагает обратиться непосредственно к Адмиралу, дабы ускорить формирование, но на свое предложение встречает такой взгляд генерала, что сконфуженно замолкает. Четко и ясно падают слова Каппеля: "Мы здесь многого не знаем. Верить не могу и не хочу, чтобы Ставка мне мешала. Мы творим одно дело, -- может быть, уже все заготовлено, может быть, отправлено", и, закуривая папиросу, кончает: "Но требовать буду, не просить, а требовать. И добьюсь".
В кабинете накурено, душно. Каппель достает из шкафа бутылку коньяку, предусмотрительно спрятанную там Вырыпаевым. Золотыми искрами загорается в рюмках вино и в тишине звучат слова:
"3а работу, за успех ее, за победу, за Россию, за всех вас!" Стоя, все пьют золотое вино -- они верят этому человеку, приведшему их с Волги, они верят и ему и в него. И, ставя рюмку на стол, полковник Бузков, тихо, забывая устав, отвечает:
Мы всегда с вами и с Россией, Владимир Оскарович".
Медленно, машинально считая ступеньки деревянной лестницы, подымался Каппель из штаба к себе наверх. В детской постоял над кроватками детей -- спящая Таня была похожа на Ольгу Сергеевну. Тупая боль охватила душу. Перекрестив детей, прошел к себе. Опустившись в кресло, вспомнил, что сам назначил к девяти часам прибыть в штаб все командирам частей. Часы показывали половину четвертого А утром вестовой генерала доложил прибывшему в штаб полк. Вырыпаеву: "Генерал всю ночь не спал -- всё по своей комнате ходил".
Без четверти десять дежурный телефонист доложил Каппелю, что его вызывает Омск. Вкрадчиво и мягко звучит в трубке голос всесильного Начальника Ставки Верховного Правителя. Поздравляет с приездом, передает твердую уверенность Адмирала, что такой прославленный воин сумеет создать грозную силу и поведёт свой корпус от победы к победе. Что? Не выслано ни обмундирование, ни оружие, ни людские пополнения для развертывания корпуса? "Но, дорогой Владимир Оскарович", покровительственно звучит голос -- "Это же пустяки. Отдохните сами, дайте вашим орлам отдохнуть. Всё будет предоставлено, но подождите немного -- недели две, три. Сейчас идет разработка плана весеннего наступления, согласно моего большого проекта. Нужно все прикинуть, учесть, распределить, наметить. Понимаете сами, что быстро это все не провести. Частям на фронте нужно все дать в первую очередь. Требует Пепеляев, требует Гайда. Ваши все планы и требования я читал, и вполне с ними согласен, но повремените. Вся ставка работает теперь у меня, чуть не, круглые сутки и скоро мы сможем удовлетворить и ваш корпус. Мы, -- Верховный Правитель и я, -- не беспокоимся за ваш корпус -- вы в неделю сделаете то, на что другим нужен месяц". Успокаивающе и убаюкивающе звучит голос генерала Лебедева: "Как устроились? Завели ли знакомства? У меня в Ставке смеются, что одним своим появлением такой герой и красавец, как генерал Каппель, покорит сразу половину населения Кургана, особенно его женскую половину".
В тихом провинциальном Кургане, известная только близким, сгорала бурная жизнь Каппеля. Дни сплетаются в недели, недели в месяцы. Местное общество, зная о победах Каппеля на Волге, всячески пыталось познакомиться с ним и привлечь в свой круг. Курганские дамы и девицы томно вздыхали, когда видели, как красавец генерал проезжал верхом, направляясь в свои части. Но, весь отдавшись работе, Каппель знал только свой штаб и эти части.
Разрешить себе тратить время на личную жизнь не позволяло сознание долга, да он и забыл об этой личной жизни и вспоминал об этом тогда когда вырывал несколько минут для встречи с детьми, что бывало не каждый день. Волжский корпус должен был состоять из Самарской, Симбирской и Казанской пехотных дивизий и Волжской кавалерийской бригады. Это были уже не те отряды в несколько сотен человек, с которыми Каппель начал свою работу на Волге -- здесь были тысячи, которых надо было обучить, обмундировать, вооружить, а главное, воспитать. Работы было очень много, но Каппель ее не боялся -- было страшнее другое. Та настроенность против Каппеля, что была у военных верхов Омска до его приезда, приняв новые формы, по существу оставалась. Ореол, который окружал имя Каппеля не только среди его волжан, многих раздражал. Раздражала и портила отношения та настойчивость, которую проявлял Каппель, требуя все необходимое для своего корпуса. Если Каппель в отношении самого себя не проявлял никаких претензий, то людям доверенным ему он старался всегда дать все то, что полагается. На Волге было проще -- с Комучем Каппель, фактически не считался, и все что добывал в боях, сам и распределял между частями. Все нити управления в этом отношении сходились к нему. Здесь он должен был просить. Уже это одно слово нервировало Каппеля. Для людей, которые шли и скоро снова пойдут на тяжкие переживания, может быть, на смерть ради родины, просить нельзя. Им должны дать все необходимое, именно, должны. Поэтому нужно требовать в случае затяжки или задержки, и те, которые должны дать его солдатам все необходимое, не имеют права обижаться на тон его требований, если понимают, хоть немного, что такое война и бой. Каппелю известно, что на складах в Омске лежит обмундирование, которого хватило бы на три таких корпуса, а его части все еще щеголяют в том подобии обмундирования, в котором пришли с Волги. И недаром жители Кургана, глядя на них, сомнительно качают головами -- "Неужели эти оборванцы могли так воевать на Волге?"