И после Симбирска прямой провод передал в штаб Каппеля приказ Самары, пропитанный полумерами времен Керенского. Министры видимо вспомнили время выступления ген. Корнилова и предательство Керенского. Но отстранить Каппеля, как это сделал в свое время Керенский с ген. Корниловым, они не могли -- сила быв его руках и сила, которая наверное такого их приказа не послушала бы. Объявить же его изменником было настолько нелепо, что к этому варианту они даже и не думали прибегнуть. Поволжье знало Каппеля, его имя стало символом освобождения, и керенствующим министрам оставалось смириться. Но подрезать ему крылья, как-то уменьшить его популярность было необходимо. И приказ Самары гласит, что после Симбирска Народная Армия Каппеля может устроить только демонстрацию в сторону Казани не дальше, чем до Богородска. Военные соображения для самарских эс-эров были менее важны, чем сведение счетов с подозрительным Каппелем. Они отчетливо понимали, что взятие Казани подымет имя Каппеля на небывалую высоту и в ее блеске окончательно растают, исчезнут их имена.
От Симбирска до Казани по тракту около 200 верст. Казань укреплена, там большой гарнизон, туда еще подтягиваются красные части. Но оттуда к Каппелю пришла от тамошней противобольшевистской организации горячая просьба наступать на город; там хранит красное правительство золотой запас; наконец взятие Казани расчищает путь к дальнейшему наступлению, -- кто знает, может быть, до Москвы.
Только все проводить скорей, не терять ни одного дня. Раскидывать, разбрасывать встречные части противника, рваться вперед, на плечах красных двигаться непрестанно вперед, не давать опомниться, укрепиться. Серо-голубые глаза впились в карту, лихорадочно быстро работает мысль, твердо и четко прикидывает, взвешивает, вычисляет. Приказ? Но там в Самаре не понимают положения, не знают обстановки. А главное, всегда и во всем для него -- Россия, а не отдельные лица. И откинувшись на спинку стула, закрыв глаза, решает он твердо и неуклонно -- вперед на Казань! Победа будет -- уверен в этом Каппель и эта победа будет для родины. И вызванные им на совещание представители Самары Фортунатов и Лебедев, увлеченные его словами и планами, становятся на его сторону, взяв на себя всю ответственность за неисполнение приказа Правительства.
Красное командование Казани было неспокойно. С одной стороны, нервировала весть о взятии Каппелем Симбирска, заставляя готовиться ко всяким неожиданностям; с другой стороны, имелись сведения о какой-то противосоветской организации, открыть которую никак не удалось. Наконец, в городе проживало около тридцати тысяч офицеров, которым тоже верить нельзя. В городе же находилась Академия Генерального штаба, недавно привезенная сюда из Екатеринбурга. Правда, академики старались уверить в своей лояльности, правда, начальник ее, генерал Андогский, внешне вел себя безукоризненно, но за этими лояльностью и безукоризненностью чувствовалось совсем иное. "Хитрая лиса", говорили про Андогского комиссары и на всякий случай разместили оба курса Академии в трехэтажном здании, отведя им второй и третий этажи и разместив в первом каких-то своих верных курсантов. К июлю в Казань прибыл испытанный боевой 5-ый латышский полк и комиссары стали чувствовать себя спокойнее. Красное командование знало, что Троцкий не щадит за неудачи, но в данном случае дело осложнялось еще и тем, что в городе хранился этот проклятый золотой запас, зачем-то сюда привезенный по приказу самого Ленина. Город укреплялся со всех сторон, охранение было вынесено далеко за его стены, казалось, были приняты все меры и Троцкому слались самые успокоительные донесения, но на душе казанских хозяев все же было неспокойно. Этот сумасшедший, не признающий никаких преград, царский кавалерийский офицер Каппель путал все карты. Для него не было больших расстояний, для него не существовало времени, его белые банды появлялись там, где их не ждали, его маневр никогда нельзя было предугадать, наконец, его такие же сумасшедшие, как и он, отряды не знали ни чувства страха, ни сознания невозможности при выполнении его приказов. И чуть слышным шопотом шелестело среди академиков: "Слышали? Каппель". А генерал Андогский, наверное, после очередного доклада комиссарам о настроении вверенной ему Академии, старался вспомнить кто же этот Каппель, тоже когда-то окончивший эту Академию.
А где-то на конспиративных квартирах заговорщики горячо и страстно ждали человека, имя которого было овеяно постоянными победами. К этому легендарному белому вождю были посланы от организации свои люди и заговорщики, никогда не знавшие Каппеля, уже верили в его скорый приход.
Шестого июля с утра серые дождевые тучи тянулись с юга на город. С полудня начал накрапывать дождь, превратившийся к вечеру в жестокий ливень. Ветер гнал тучи на север и, казалось, им нету конца. Сквозь пелену ливня в десяти шагах не было ничего видно. Промокшее охранение, спрятавшись за стогами сена, под деревья, было спокойно -- кто в такую непогодь будет наступать? Вздохнули облегченно и красные командиры.
И вдруг, когда вечером шестого июля 1918 года серые дождевые сумерки окутали город, когда по всем вычислениям белые должны были быть еще далеко и можно было спать спокойно, над Казанью с ревом и гулом, заглушая шум ливня, пронеслись первые снаряды Каппеля, загорелось ярое, беспощадное "ура" и, расшвыривая, разметая красные части, на их плечах в улицы города ворвались люди с белыми повязками на руковах. Метались в страхе, смешанным с бешенством, красные комиссары и промокшие командиры, останавливая бегущих в панике своих бойцов, но улица за улицей, под аккомпаннмент пулеметных очередей, переходили в руки Каппеля, а в окруженных со всех сторон казармах, -- главная надежда красного командования, -- 5-ый латышский полк поднял руки и сдал оружие. К утру все было кончено, и над городом вызывающе и гордо под прояснившимся небом реяли по ветру национальные русские флаги.
Бесконечными приветствиями, цветами засыпали каждого добровольца и от края и до края города неслось одно слово: "Каппель". И рано утром, 7-го июля, генерал Андогский, явившись в Академию, начал свое обращение к офицерам курсантам словами: "Господа офицеры, забрало сброшено". А под распахнувшимся дождевиком на плечах генерала офицеры снова увидели погоны.
По радость и торжество победы были для Каппеля сразу горько омрачены. Если казанские противосоветские организации сразу вошли в состав его отрядов, то большинство офицеров или остались инертными, или же, зная, что Каппель действует от Самарского эс-эровского правительства, но не зная его взглядов и стремлений, причислило его тоже к этой партии, и решило пробираться в Омск. Призыв Каппеля к Казанскому офицерству поэтому остался почти без ответа и победитель, имя которого стало символом освобождения для волжан, тяжело и горько переживал это непонимание. Такое настроение поддержали еще генштабисты Академии на своем совещании решившие, что двигаться дальше нельзя, что нужно сперва основательно укрепить Казань, разработать детально дальнейший план действий и т.д., согласно законов ведения большой, но не гражданской войны. Разумеется это решение было для Каппеля необязательным, но для той массы офицерства, которая оставалась инертной, послужило поводом для уклонения от призыва Каппеля. Это непонимание толкало даже некоторых на преступление с военной точки зрения. Так полковник (впоследствии генерал) Нечаев самовольно вывел из Казани и направил к Омску большую кавалерийскую часть. Телеграмма Каппеля с приказанием немедленно вернуться догнала его, когда он уже грузил свою часть в вагоны. Исполняя приказ, Нечаев вернулся в Казань, но свою часть отправил в Омск. В Казани он доложил Каппелю, что готов нести ответственность за свой поступок, но, что его часть верит Омску больше, чем Самаре. Нечаев был оставлен при Волжской группе и впоследствии, разобравшись во всем, глубоко раскаивался, что лишил Каппеля своих кавалеристов. Все это не только отравляло радость победы, но и мешало проведению новых намеченных планов.
У Государственного банка, где хранился золотой запас, было немедленно по занятии города выставлено усиленное охранение. Каппель, учитывая неожиданности гражданской войны, решил вывезти золото в Самару. К вечеру к банку были согнаны все трамваи и, в присутствии Каппеля, добровольцы стали грузить на них ящики с ценностями. Было погружено, по словам полк. Вырыпаева, 650 миллионов рублей в золотой валюте, 100 миллионов рублей кредитными билетами, запасы платины и другие ценности. С трамваев все это было перегружено на пароход "Фельдмаршал Суворов" и отправлено под охраной в Самару, а позднее перевезено в Омск, к Адмиралу Колчаку. Невольно напрашивается вопрос почему Каппель не отправил золотой запас прямо в Омск? Причин было две и обе вполне уважительные. Во-первых, путь до Омска был гораздо менее безопасен, чем до Самары и, узнав об этом через своих агентов, Троцкий наверное приложил бы все силы, чтобы вернуть ценности. Вторая была для Каппеля не менее уважительная -- в Самаре сидели эс-эры, в Омске еще не было Верховного Правителя и было правительство Временное Сибирское, хотя и начавшее борьбу с Самарой, но состоящее из людей для Каппеля неизвестных и исповедующих тоже не его политические взгляды. Командующему, занятому чисто военными делами, просто не было возможности и времени разобраться в тонкостях разницы между Самарой и Омском. Впоследствии мы удивим и узнаем всю глубину преданности Каппеля Верховному Правителю, но тогда, в дни взятия Казани, он был только Командующим Народной Армией, занятым сверх сил планами прямой борьбы с большевиками.