У полкового священника в отдельные дни дел оказывалось невпроворот — он едва успевал отпевать «убиенных» воинов, погибших «за Веру, Царя и Отечество» на чужой китайской земле.
Погибших хоронили, за редким случаем, в братских могилах. Когда на могилу бросалась последняя лопата земли, священник, ещё совсем молодой человек, проникающим в душу голосом читал отходную молитву:
«Новопреставленных рабов Божьих, православных воинов, за веру, царя и Отечество на поле брани живот свой полоскавших: Никиты, Ивана, Василия... и их же имена Ты, Господи, веси, в недрах Авраама учинить, с праведными сопричтёт и нас всех помилует и спасёт, яко благ и человеколюбец».
Затем солдаты старательно равняли на чужой для них земле могильный холмик. Из обтёсанных кольев ставили скромный крест, на нём чернильным карандашом старательно выводили имена захороненных бойцов. Если их оказывалось много, то не писалось ничего.
После этого мелькали руки осенявших себя крестным знамением стрелков и толпа медленно расходилась по ротам. В такие дни даже в короткое время приёма пищи не слышалось ни смеха, ни солдатских шуток. Всем думалось о другом...
Пройдёт много-много лет, и убелённый сединой генерал от инфантерии Николай Николаевич Юденич, Георгиевский кавалер, белоэмигрант, будет в кругу таких же, как и он, изгнанников из Отечества, вспоминать свои первые бои Русско-японской войны:
— Как мы чувствовали себя сперва в Маньчжурии, господа? Ведь памятнее дней можно и не сыскать в некоторых наших послужных списках. Не так ли?
— Николай Николаевич, сказано хорошо. Только теперь у нас не послужные списки, а биографии.
— Не всё ли равно для нас, людей военных? Я вот свои самые первые бои помню ясно.
— Как вы там себя вели, мы знаем, Николай Николаевич, по вашим орденам. А вот что вы чувствовали поначалу, было бы интересно услышать.
— Извольте, расскажу.
— Мы все во внимании.
— Скажу сразу, что волнения, боязни — не было. Скорее, превалировало чувство обязанности, чему нас учили и воспитывали в военных училищах, в Николаевской академии Генштаба.
— Конечно, ведь вы были полковым командиром, человеком уже послужившим и немало повидавшим.
— Речь не только обо мне. Видел много раз, что всем хотелось отличиться в первом же бою за Отечество, показать себя храбрецом, быть примером своему солдату.
— Офицерская молодёжь во всех войнах остаётся такой. А как полковник Юденич чувствовал себя рядом с подпоручиками, которым и двадцати ещё не было зачастую?
— Могу сказать следующее: моё чувство в первых боях можно оценить одним словом — радость.
— Как радость, Николай Николаевич? Тебя будут убивать, а вы про радость говорите.
— Да, именно радость.
— Почему?
— Потому, что мы с полковыми офицерами из старших чувствовали, что наконец-то дождались того, к чему пол-жизни готовились. Ведь царскую армейскую службу мы любили, посвящали ей всё наше существо и помыслы.
— А какие ещё были чувства?
— Было и чувство любопытства: как это — вести настоящий бой, стрелять в живых людей, хоть и твоих врагов, убивать их?
— А в чём ваши офицеры, бойцы, вы сами в первых боях не сомневались?
— В том, что одолеем японцев в нашем первом бою, победам их — в том сомнений у нас не было...
Война в Маньчжурии шла своим чередом. Были бои, которыми бойцы 18-го стрелкового полка и их командир, Николай Николаевич Юденич, могли гордиться. Таким оказалось славное для них дело под Янсынтунем.
Стрелки после очередного марш-броска назад заняли позицию на окраине этого большого, вымершего на дни боев, Китайского селения. Солдаты укрывались в наскоро вырытых неглубоких окопах среди полей ещё не убранной чумизы[5] и гаоляна. В ротах не хватало солдатских лопаток, чтобы углубить окопы, соединить их в траншею, не было кирок, заступов. Поэтому приходилось порой ковырять землю штыками и выбрасывать её голыми руками.
Японская артиллерия, выдвинув батареи к передовой, время от времени совершала огневые налёты на позиции русских. Снаряды, начиненные шимозой, пока рвались с недолётом и потому раненых в полковом лазарете набиралось немного. Наши пушки пока молчали, ожидая начало неприятельской атаки. Артиллеристы старались не показывать неприятелю своё расположение до поры до времени.
5