В пути Суворов получил от Государя несколько рескриптов, "весьма милостивых и благоволительных"; около 9 числа перевалил в Бресте границу и 14 марта вечером приехал в Вену. Он остановился в доме русского посольства. Граф Разумовский заранее распорядился, чтобы в комнатах фельдмаршала не было зеркал, бронзы и вообще никакой роскоши, и чтобы приготовили постель из сена.
На следующий день была назначена аудиенция у императора. Толпы людей стояли в шпалерах до самого дворца, даже дворцовая лестница и смежные коридоры были полны зрителями. Гремели "виваты" императору Павлу и Суворову. Суворов отвечал виватами императору Францу. Суворов был приглашен к императору один, и полчаса пробыл с ним наедине. После него дана аудиенция Разумовскому, затем приняты офицеры из свиты Суворова. Разговор Франца с Суворовым неизвестен даже в общих чертах. Суворов доносил Павлу об аудиенции коротко и упомянул только, что австрийский император недоволен медленным движением русских корпусов, почему приказано Розенбергу и Герману спешить.
Суворов на другой день ездил представляться императрице, эрц-герцогам и французским принцессам, но по причине великого поста отказался быть на обеде у Разумовского, куда съехался весь высший круг Вены. Под тем же предлогом он не принял ни одного приглашения от министров и других знатных лиц, отчего, во избежание отказа, не был приглашен к столу и императором.
В Вене Суворов виделся с принцем де-Линем (отцом), с принцем Кобургским, с отставным генералом Карачаем, которого уговорил снова поступить на службу под свое начало, но больших приемов он не делал и обширного знакомства не водил.
Один из немногих выездов был в Шенбрунн, чтобы взглянуть на корпус Розенберга, проходивший на театр войны. В этот день Вена почти опустела; все повалило в Шенбрунн, где встречал русскую колонну император Франц. Не будучи приглашен, Суворов смотрел на войска из кареты. Франц его заметил и предложил верховую лошадь. Суворов сел верхом и рядом с императором смотрел проходившие русские войска.
По словам очевидца-иностранца, Вена преобразилась с приездом Суворова. О нем только и говорили; его оригинальность, жесты, слова разбирались в мельчайших подробностях. "Радость, доверие и надежду" внушало присутствие Суворова всем, от последнего горожанина до вельможи. Даже в императоре заметили перемену, удовольствие светилось в его глазах, он сделался весел.
Чтобы подчинить ему австрийские войска, решили пожаловать ему чин фельдмаршала. Ему обещана была свобода действий на театре войны; об этом говорено и ему, и графу Разумовскому бароном Тугутом и самим императором, а Разумовский доносил в Петербург. Однако Венский кабинет желал, чтобы Суворов изложил план предстоящей кампании; от этого требования зародились несогласия и взаимное недоверие. Франц прислал для совещания с Суворовым членов гофкригсрата, а в другой раз генерала, хорошо знакомого с итальянским театром войны. Суворов отвечал, что решит дело на месте. После этого приехали 4 члена гофкригсрата с планом кампании до р. Адды, прося его именем императора исправить или изменить проект, в чем он сочтет нужным. Суворов зачеркнул крестом записку и написал снизу, что начнет кампанию переходом через Адду, а кончит где Богу будет угодно. Он иногда разговаривал об этом с Разумовским, передавая ему основные принципы своего военного искусства и особенности тактики, но это было не то, что требовалось Венскому кабинету, и Разумовский справедливо доносил Государю, что не считал полезным передавать слова Суворова.
Последствием явилась холодность между Суворовым и Тугутом, который привык властвовать безраздельно, хотя к военному делу не имел ни подготовки, ни дарования. Суворов знал, что такое гофкригсрат и должен был сразу отучить его от всяких поползновений на руководство. Это удивительное учреждение могло вырасти не на всякой почве; его можно объяснить только узким военным методизмом эпохи и принципиальной недоверчивостью правительства ко всему и ко всем. Только на этих основах понятно существование придворного военного совета, составлявшего планы войн, походов и военных действий, стоявшего на точном их исполнении, без изменений до получения на то разрешения, и строго каравшего ослушников. Заставить командующего ходить на помочах, протянутых из столицы, иногда Бог знает на какое расстояние и при каких условиях, значило делать его бессильным при малейшей смене обстоятельств. Даровитому генералу подобная опека была невыносима, а Суворову невозможна.