Вместе с тактикой, которой учила война, выросла своеобразная дисциплина, отвечавшая духу нации. Они перестали быть бесформенными кучами и приобрели навык к совокупному действию трех родов оружия. Они продолжали пользоваться перевесом числа, ибо чаще были многочисленнее неприятеля, или получали перевес искусством тактических и стратегических движений. Избегая по прежнему правильных сражений и стараясь действовать рядом мелких стычек, они, при неизбежности генерального боя, прибегали к обходу, охвату и прорыву. Французская военная система изменила не только вид сражений, но и стратегических действий на театре войны: неподвижность была побеждена движением, армии взяли верх над крепостями, марши вытеснили осады. Старая тактика - осмотрительная, выжидающая, не могла устоять. Корифеи её теряли голову, отыскивая причины своих поражений, но ничего не находили, так как вглубь дела не вникали, а что видели, уразуметь не могли. Им приходилось довольствоваться утешением, что французы побеждали не по правилам.
Французы вели войну не то что не по правилам, а вопреки правил. Вступив в сражение, они мало заботились о прикрытии флангов, о надежном обеспечении сообщений, о сбережении людей, а атаковали смело, беззаветно и пристрастие к штыку простерли даже до крайности, за что и платились впоследствии, как например в Испании. Когда нельзя было обойти, охватить неприятеля, ударить ему во фланг или в тыл, французы не колеблясь шли на прорыв, в лоб, несмотря ни на какие потери. Они переправлялись через реки днем, в виду неприятеля, нередко вплавь, наводили мосты под его огнем. Горы переходили с конницей и артиллерией, переносили на руках орудия, тащили их людьми вместо лошадей, взбирались на кручи и спускались в пропасти по плечи в снегу. Зимние кампании вошли в правило. Палаток не было, бивуакировали без одежды, полунагие. Форсированные марши шли без обуви, ходили в атаку впроголодь. Солдат считал себя обязанным делать все, что потребует война, и был убежден в своей годности на все. Вся французская доктрина сложилась на выполнении того, что для благоразумия считалось невозможным.
Суворовская система была совершеннее французской с военно-педагогической стороны. Французы приходили на войну рекрутами, Суворовские рекруты являлись в бой солдатами. В других отношениях французская система была законченнее. Формы Суворовского строя меньше отвечали тактическим требованиям, и хотя изменялись по обстоятельствам, но не окончательно. Выросший на линейной тактике, Суворов не мог от нее отрешиться: употреблял стрелков, но не переходил к рассыпному строю; употреблял для атаки колонны, но также и развернутый строй. Он не был безусловно не прав. Для быстроты исполнения, сплоченности и единого действия сомкнутый строй предпочтительней рассыпного. Хотя колонны более пригодны для удара в штыки, чем тонкая линия, различие почти исчезает при хорошем их обучении, а Суворовские войска именно этим и отличались.
Существенное различие между французской и Суворовской системами заключалось в том, что первая сложилась под влиянием перевеса численности, Суворов же действовал почти постоянно меньшим числом против большего. Этим обусловливалась необходимость атаки, чаще в виде прорыва, фронтально. Обход и охват употреблялись реже, так как при малой численности атакующих представлялись опасными или не хватало на них времени. Не пренебрегая ударами во фланг и тыл, Суворов не придавал им чрезмерного значения, так же как и обеспечению собственных флангов и тыла. Заботясь об этом в каждой диспозиции, он не вязал себя этими условиями и постоянно издевался над тактиками-рутинерами, говоря, что они непременно примкнут фланги к чему-нибудь, хоть к навозной куче и луже, не справившись, достаточно ли в луже воды для плавания лягушек.
Характеристика других сторон Суворовской системы еще более сближает ее с французской. Простота его соображений была замечательная, и ей соответствовала простота исполнения. Быстрота доходила до маловероятного, и он побеждал неподвижность движением. Русская армия отличалась тяжеловесностью, вследствие значительного количества обозов и большой ноши пехотинца, но Суворов оставлял обозы позади, облегчал движение солдата попутными местными средствами, наконец, просто шел вперед, не обращая внимания на отставших, с соображением, что оставшихся в строю храбрых людей будет достаточно для одоления неприятеля. "Одна минута решает исход баталии, один час успех кампании, один день судьбы империй", говорит он, прибавляя: "я действую не часами, а минутами". Подобно французам, Суворов считал главным элементом войны армию, не любил осад, не связывал себя магазинами и считал скорость движений важнее достоинств позиций. Препятствия не уменьшали, а увеличивали его настойчивость, перед которой гнулась и ломалась воля противника. Эта черта была едва ли не самой выдающейся особенностью его личности. "Знаешь ли, почему якобинцы взяли верх и владычествуют теперь во Франции? Потому что у них твердая, глубокая воля, а вы, ваша братия, не умеете хотеть", говорил он французу-эмигранту, своему подчиненному. "У фортуны длинные волосы на лбу, а затылок голый, пролетела - не поймаешь."