Французы быстро отступали на Павию и через Милан на Буфалору, но их опережали вести о разгроме. В Милане произошло смятение; члены Цисальпийской директории, французы и их приверженцы бежали в Турин. Хотя для сборов беглецы имели лишь несколько часов, однако транспорт образовался такой, что сильно затруднил движение французской колонны. Как только французы вышли из Милана, оставив в цитадели 2400 гарнизона, а в городе больше 400 больных и раненых, появились казаки, в числе нескольких сотен. Найдя городские ворота запертыми, они их отбили и ворвались в улицы. Здесь встретили они французов, которые не успели войти в цитадель; произошло несколько мелких схваток и взято 30 пленных. Очистив город от французов, казаки окружили цитадель и так провели ночь. Появление казаков произвело народное восстание; противники французов бросились истреблять знаки и эмблемы республиканского правления и преследовать республиканских деятелей, которые не выехали из города. Казакам пришлось их защищать.
Через несколько часов вошел в город Мелас. Суворов остановился в нескольких верстах, так как было поздно. Рано утром 18 числа, в Светлое Христово Воскресенье, громадные толпы повалили за город, с духовенством с крестами и хоругвями; встреча произошла на дороге. Суворов слез с коня, подошел к архиепископу, принял благословение и сказал несколько слов, приличных случаю. Продолжая путь в сопровождении войск и народа, Суворов был встречен у городских ворот Меласом, причем произошел комический случай: видя, что фельдмаршал хочет его обнять, Мелас потянулся к нему с лошади, но потерял равновесие и свалился наземь.
Суворову оказан был в Милане такой же блестящий, шумный прием, как три года назад Бонапарту, и значительная доля восторженно приветствовавших состояла из одних и тех же людей. Возбуждали в итальянцах любопытство русские войска, прибывшие на другой день, но в настоящий момент представляемые казаками. Северные люди, жившие в снегах и льдах, исполины с диким видом, варвары с непонятными обычаями - такими изображала русских народная фантазия не в одной Италии. Всех озадачивали благочестие и набожность русских, крестившихся у каждой церкви. Непонятны троекратные поцелуи, которыми они обменивались при встречах и даже наделяли ими итальянцев, принимавших это приветствие с тупым изумлением. Всякая особенность этих людей привлекала внимание и объяснялась на разные лады.
Суворов был в фокусе всеобщего внимания, и подшутил над Миланцами. Он ехал позади встречавшего его духовенства верхом, в сопровождении Шателера и двух адъютантов, а перед духовенством - высшие чины армии во главе с генералом Ферстером и статским советником Фуксом в шитом мундире дипломатического чиновника. Фукс любезно раскланивался на обе стороны, за что потом Суворов его поблагодарил.
Квартиру Суворову отвели в доме, где стоял Моро. Хозяйка пригласила на вечер большое избранное общество, явился и Суворов. Он был учтив, любезен, остроумен; ответы и возражения его отличались меткостью и сарказмом, но не стало дело и за выходками. Его ожидали в театре, где была подготовлена блистательная встреча, но он не поехал. С наступлением темноты весь город был иллюминован.
На следующий день было торжественное молебствие. Войска выстроились по городским улицам шпалерами. Между ними в парадной позолоченной карете проехал в собор Суворов; как и накануне, он был в австрийском фельдмаршальском мундире, при всех знаках отличия. При входе в церковь архиепископ встретил его в полном облачении, с крестом в руке, и призвал Божие благословение на предстоящем ему поприще. Суворов отвечал немногими словами по-итальянски, прося молитв. В соборе он преклонил колена и отказался занять почетное место на возвышении, обитое красным бархатом с золотом. Когда Суворов вышел из собора, многие из народа стали бросать ему под ноги венки и ветви, становились на колена, ловили его руки или полу платья. "Как бы не затуманил меня весь этот фимиам, теперь ведь пора рабочая".