Ответом на этот рескрипт служила реляция Суворова о победе на Треббии. Это отнюдь не избавило главнокомандующего от новых уроков гофкригсрата. 29 июня Франц снова писал , что хотя одержанная победа устраняет многие опасения, но предписывал отложить наступления, взамен того усилить корпус Края и "исключительное внимание обратить на покорение Мантуи", а за нею Александрии, Тортоны, Кони и пр. Суворову оставалось одно - беспрекословно подчиниться.
Слова императора о счастии, покровительствующем Суворову, оскорбили его глубоко; в них сказывалась, сверх неверной оценки, еще и неблагодарность. Упоминая про это в письме к Разумовскому, Суворов говорит, что слышит такой отзыв не впервые, то же говорила в армии ослиная голова. "Его Римско - Императорское Величество желает, чтобы, ежели мне завтра баталию давать, я бы отнесся прежде в Вену. Я в Милане, - из Вены получаю ответ о приезде моем в Верону; я только что в Турин перешел, - пишут мне о Милане". Суворов получил от Франца неприятное напоминание об осаде Мантуи, когда уже все распоряжения были сделаны. Подобными запоздалыми приказами из Вены была наполнена вся кампания. Суворов требовал от Разумовского, чтобы этот ненормальный порядок был изменен и гофкригсрат вмешивался лишь "во внутренние детали, и из 4 углов на 1000 верст отнюдь в мои операции не входил. Я волен, служу когда хочу, из амбиции; я не наемник, не мерсенер, который из хлеба им послушен. У гофкригсрата одна и две кампании мне стоили месяца, а как его владычество загенералисимствовало, может мне стать один месяц его кампании на целую кампанию. Стыдно мне было бы, чтобы остатки Италии в сию кампанию не опорожнить от французов. Распутная тонкость Тугута сгубила прежде здесь две лучших армии и повредила рейнскую. Честнее и прибыльнее воевать против французов, нежели против меня и общего блага".
В Вене окончательно убедились, что русский полководец не может быть слепым исполнителем приказаний, а принимает из них лишь то, что по его мнению принять можно. Поэтому гофкригсрат стал передавать приказы прямо подчиненным Суворову австрийским генералам и требовать от них донесений в Вену. Такой порядок противоречил духу службы и вносил сумбур, потому что приказания получались при изменившихся обстоятельствах, вели к недоразумениям и противоречиям, отменяли распоряжения главнокомандующего, подрывали авторитет его власти. Когда еще в Турине, при вестях о наступлении неприятеля, Суворов приказал временно присоединить отряды Отта и Гогенцолерна к корпусу Бельгарда, Край прислал ему копию венского предписания, где говорилось, что до взятия Мантуи ни один солдат не должен быть отделён из осадного корпуса. Во время осады туринской цитадели было перехвачено письмо коменданта Фиореллы, в котором значилось, что тамошняя артиллерия никуда не годится. Это было донесено, вероятно Кеймом, в Вену, и оттуда приказали Шателеру эту артиллерию не исправлять. Суворов узнал об этом впоследствии; артиллерия по его приказу уже была исправлена и действовала при осаде александрийской цитадели. Когда туринская цитадель уже сдалась, Шателер получил предписание, что её осаду надо отложить до взятия Кони и Генуи, и что ушедший из-под Турина Суворов может быть разбит, а армия погибнет при отступлении.
Честный и благородный Шателер держал сторону Суворова и если скрывал от него венские распоряжения, то чтобы не прибавлять горечи в его положение. Не так смотрели, в большинстве, другие генералы, а потому интриговали и своевольничали, благо в Вене поддержка была надежнее, чем у иноземца-фельдмаршала, которого кабинет выносил уже с трудом. Авторитет главнокомандующего падал, положение Суворова становилось с каждым днем труднее, и борьба со скрытыми врагами утомляла его больше всех трудов по командованию армией.
Бесцеремонность, забвение приличий и неуважение Венского двора к главнокомандующему, выпрошенному ими у русского Государя, не знали границ. Когда Суворов стал составлять план операций, Шателер остановил его замечанием, что это противоречит высочайшему повелению и на вопрос - какому, отвечал - полученному Меласом.