В Англии он тоже сделался любимым героем. Англичане, между которыми столько эксцентриков, смотрели на его причуды и выходки благосклонно. Газетные статьи о Суворове и его подвигах появлялись чуть не ежедневно; издавались и особые брошюры с его жизнеописаниями, и карикатуры, способные вызвать улыбку. Имя Суворова сделалось даже предметом моды и коммерческой спекуляции; явились Суворовские прически, Суворовские шляпы, Суворовские пироги и проч. В театрах пели в честь его стихи, на обедах пили за его здоровье; по словам русского посланника в Лондоне, графа Воронцова, Суворов и Нельсон были "идолами английской нации, и их здоровье пили ежедневно в дворцах, в тавернах, в хижинах". На официальных обедах, после тоста за здоровье короля, провозглашалась здравица Суворову; однажды, после смотра Кентской милиции и волонтерам, когда лорд Ромней угощал короля и все 9,000-ное войско обедом, король провозгласил первый тост за здоровье Суворова. Воронцов обратился к Суворову с просьбой выслать свой профиль для гравирования и когда получил, то благодарил, говоря, что ему не дают покоя, все жаждут иметь изображение героя. То же происходило почти во всей Европе. Известный корреспондент Екатерины II Гримм, бывший в 1799 русским резидентом в Брауншвейге, пишет Воронцову, что вынужден принимать процессии желающих взглянуть на миниатюрный портрет Суворова, подаренный ему Суворовым после последней Польской войны, и теперь заказал с портрета гравюру. В России слава Суворова доведена патриотическим чувством до апогея. Он был гордостью отечества; в современной корреспонденции беспрестанно наталкиваешься на слова: "приятно быть русским в такое славное для России время". Как ни щедро император Павел награждал Суворова, но русскому обществу это казалось мало; ожидали чего-нибудь доселе не бывалого, и носились разные слухи. В московском воспитательном доме напечатали рисунок новой звезды, якобы учрежденной Государем для пожалования собственно Суворову, и рисунок этот продавался по 25 коп. за экземпляр, а так как ничего подобного не предполагалось и слух был ложный, то приказано разыскать выдумщика.
Таким образом Суворов, сидевший в Асти, был предметом всеобщего любопытства, изумления и чуть не благоговения в антиреволюционной Европе, а в революционной Франции возбуждал ужас. Многие считали неизбежным скорое вторжение русского полководца в пределы республики, и составляли пари насчет срока, нужного ему, чтобы достичь Парижа. Эти два хора, друзей и врагов, были явлением естественным; ненормальным было отношение Австрийского правительства. Больше всех была обязана Суворову Австрия, а от австрийского императора Суворов не видел ничего, кроме комплиментов и крупных неприятностей. Даже в переписке лиц дипломатического мира это служит предметом недоумения и негодования.
В Асти Суворов занимался обучением войск; цепь учений, маневров, смотров не прерывалась. В лагерь стекались толпы любопытных, с напряженным вниманием следили за русскими войсками, силясь уловить тайну постоянных побед. Суворов давал австрийским генералам наставления в военном деле. Совершенно верно относя поражение Штрауха и Рогана раздроблению их сил, Суворов указывал Гадику, что его 13,000-ный корпус слишком разбросан, ибо в главном отряде остается всего два батальона. Кордонная линия всегда может быть опрокинута, потому что неприятель выбирает один пункт для нападения; все пути и тропинки следует занимать не для их защиты, а для наблюдения, дабы дать время главным силам поспеть навстречу противнику. Барону Краю Суворов писал: "Ни одного поста не должно считать крепостью. Нет стыда уступить пост превосходному в числе неприятелю; напротив, в том и состоит военное искусство, чтобы вовремя отступить без потери. Упорное же сопротивление для удержания иного поста стоило бы дорого, между тем впоследствии придется все-таки отдать его превосходному неприятелю. Уступленный пост можно снова занять, а потеря людей невозвратима; нередко один человек дороже самого поста".
Из этих инструкций видно, как здраво смотрел Суворов на кордонную войну, излюбленную австрийцами. В письмах Разумовскому он не раз говорил про фальшивое направление их военного искусства и упоминал про "знаменитый Лассиев кордон" в последнюю Турецкую войну, который турки прорывали когда хотели и где хотели. Приведенные наставления доказывают, что Суворов вовсе не требовал одоления неприятеля во что бы то ни стало, как это многие полагают. Он не вводил отступательный принцип в обучение войск, как начало деморализующее, и в беседах с людьми противоположной школы стоял за наступательную теорию, не допуская и таких изъятий, которые сам делал на практике. Однажды Мелас, будучи раздражен сарказмами Суворова на счет ретирад, сказал ему с досадой: "Да, я ведь забыл, что вы генерал Вперед". Суворов отвечал ему: "Правда, вперед; но иногда оглядываюсь и назад, однако не для того, чтобы бежать, а чтобы напасть". Все это Меласу и другим было не понять. Он говорил: "У меня правило - атаковать, не обороняться и слабому отряду благовременно уступать сильнейшему".