И в Асти, и в Александрии Суворов вел обычный образ жизни. Вставал чуть свет, несколько раз в день обливался холодной водой, ходил одетый в легкую летнюю материю, обедал в 8 часов; работал в кабинете прилежно и много. Его часто посещали иностранцы, преимущественно англичане, люди родовитые или высоко стоящие; он с ними беседовал о литературе, современной политике, военном деле. Беседа велась преимущественно за столом, оттого зачастую обедало у Суворова много приглашенных; он даже переносил срок обеда на 9 часов утра, говоря с забавною серьезностью, что этого требует приличие, так как англичане садятся за стол позже европейцев. Обеденное время служило для Суворова отдыхом и развлечением; он был за столом весел, разговорчив, шутлив, засиживался долго, иногда часа по три, оттого зачастую съедал и выпивал лишнее. К концу обеда Суворов обыкновенно начинал дремать, так что кто-либо из адъютантов подходил к нему и напоминал, что время вставать из-за стола, или Прохор толкал его без церемонии под бок, говоря: "пора, сударь, спать". Имели они полномочие - удерживать хозяина от излишества в еде и питье, только это не всегда исполнялось с успехом.
Обед бывал обыкновенно прескверный, особенно в постные дни, и только привычные люди могли им удовлетвориться; прочие или почти ничего не ели, вставали из-за стола голодные и отправлялись куда-нибудь наверстывать недостатки Суворовской кухни, или же, заставив себя сделать честь знаменитому хозяину, расстраивали желудок и принимали лекарство. За столом Суворов давал полный ход своим причудам: приказывал обносить водкой того, кто после молитвы Отче наш не сказал аминь, смотрел, чтобы кто-нибудь не просыпал невзначай соль, декламировал финские песни, осыпал сарказмами генералов, которые неловким выражением или поступком становились в разрез с его складом понятий. Насмешек Суворова боялись все, не исключая даже таких уважаемых им лиц, как Дерфельден. По мере того, как положение и знаменитость его возрастали, Суворов стеснял себя все меньше, и выходки его переходили иногда из невинных чудачеств в распущенность и непристойность. Так, он часто появлялся в окне голый, т.е. в своем излюбленном домашнем летнем костюме, в котором несколько лет назад принимал визит Платона Зубова. Заурядные чудачества шли своим чередом. Меласа он часа по два держал, рассказывая ему про русскую масленицу, про блины, передавал ему эпизоды русской деревенской жизни, учил произносить трудные русские слова, или давал военные наставления, цитируя свое боевое прошлое. Мелас хлопал глазами, пыхтел, потел, пока наконец не вырывался из этой пытки, и по поводу Суворовских самовосхвалений замечал Фуксу, что этот человек подавляет своей гордыней, на что впрочем имеет право. Разговаривая с лордом Бентинком, Суворов все натягивал свои якобы спускавшиеся чулки, намекая на желание получить орден Подвязки. Принимая молодого комиссариатского чиновника, получившего поручение купить для армии 5,000 пар сапогов, он бросился к нему на шею и вскричал: "иди спасать Европу". В Асти его навестил 85-летний маркиз, пожелавший познакомиться с героем эпохи. Дряхлый старик с трудом втащился в приемную; Суворов его обнял, расцеловал и посадил, сам пред ним стоял и беспрестанно называл "папенькой", а окружающим пояснял, что юность должна чтить старость. Состоявший при нем Фукс попал однажды под боевой огонь и, чтобы избавиться от подобных сюрпризов, сознался Суворову, что боится. "Не бойся ничего", сказал ему Суворов: "Держись только около меня, я ведь сам трус".
Все шутки, выходки и дурачества практиковались почти исключительно в людях, в обществе, за столом; в кабинете, за деловыми занятиями, им не было места. Тут Суворов являлся другим человеком, и разве только немогузнайство или что-нибудь равносильное могло вызвать в нем выходку. Если он диктовал приказания, исполнитель не смел вымолвить ни слова; при докладах также надлежало держать ухо востро и быть крайне внимательным. Только приспособившись ко всем требованиям Суворова, лица, состоявшие при нем, приобретали уверенность в себе, не боялись своего начальника и даже во многих отношениях вертели им по своему усмотрению.