Суворов попал в щекотливое положение и сообщил Карлу Эммануилу, что союзные дворы решили отложить Его возвращение в Турин до благоприятного времени, когда французы будут изгнаны из северной Италии. Между тем Карл Эммануил, на основании прежнего решения Павла I, прислал к Суворову наместника, графа Сент-Андре. Сент-Андре понял свое неловкое положение, старался сообразоваться во всем с австрийским уполномоченным, но снова предложил о сборе пьемонтских войск и милиции. Суворов передал это на усмотрение Венского кабинета, и получил отрицательный и неприятный ответ. Кроме того ему сообщалось, что император не соизволяет на принятие им, Суворовым, звание фельдмаршала сардинских войск, ибо пока австрийская армия занимает Пьемонт, не может быть сардинской армии. Сардинский король тем временем готовился к отъезду, так как не получил еще предложения остаться, а герцог Аостский уже прибыл в Ливорно и писал Суворову, что скоро будет "иметь счастие лично познакомиться с освободителем Италии". Суворову пришлось изворачиваться. Он отклонил свидание с герцогом Аостским, приехавшим в Александрию, скрепя сердце, не дозволил ему переселиться в поместье близ Турина, указав на другое, более уединенное, и до отъезда из Италии с ним не виделся. Известие о предстоящем возвращении Сардинского короля его было послано в Петербург, как и прошение коллегии кардиналов, правившей делами Римской церкви вместо находившегося в заключении папы. От коллегии являлась депутация к Суворову, но свидание это, в виду венской политики, не могло повести ни к какому результату.
Таким образом, почти вся Италия обратилась за покровительством к русскому Императору. К нему стремились и надежды других европейских государей, потому что французская революция и алчная Австрия были для них Сциллой и Харибдой, которые одинаково грозили гибелью. Австрия еще нуждалась в союзе, но уже тяготилась присутствием союзников там, где можно было пожинать плоды победы в свою пользу. Русские войска, особенно их предводитель, были в Италии не только бесполезными, но вредными для Австрии. Надо было сбыть с рук во что бы то ни стало, чем скорее тем лучше, этого неподатливого человека, воителя за принципы, верного и убежденного исполнителя воли своего Государя. Ревность и зависть подсказывали тоже самое. Верно писал в сентябре Гримм графу Воронцову: "Если держаться одной газеты Венского двора, Суворов командует армиею невидимо, подобно тому, как Провидение управляет землей, с тем лишь различием, что Провидению иногда служили молебны, тогда как о Суворове не упоминалось. Вы мне разъяснили дело; я не знал, что главное начальствование принадлежало Тугуту и что Суворова взяли только для того, чтобы снабдить барона первым адъютантом. Надо сознаться, что генералиссимус Тугут выказал большое уменье в выборе людей и что он напал на человека самого покладистого, способного вполне подчиниться его дурацким идеям".
Было бы лучше, если бы поворот во взглядах русского Государя на австрийскую политику произошел раньше. Но этому препятствовала дальность сношений, желание Павла I довести дело до конца на благо монархической Европе, извороты Венского кабинета, присутствие в Вене такого посланника, как Разумовский. Разумовский, гордый и надменный со своими, русскими, был покорнейшим слугой Тугута и свои дипломатические способности употреблял не на проведение в Вене взглядов и воли русского Государя, а на толкование Петербургу Тугутовских идей в выгодном свете. В числе словесных высочайших повелений, мы находим еще 31 декабря 1798: "Отставить Разумовского, а вместо него Колычева". Быть может, это был простой взрыв вспыльчивости Павла I, так как повеление осталось не исполненным, но оно показывает, как давно появились поводы к неудовольствию. В 1799г., 31 марта, последовало повеление назначить Разумовскому помощником по военной части Колычева; но Разумовский отстранял его от дел и не допускал к переписке с Суворовым, сам же между тем продолжал свои извороты, больше всего опасаясь раздражать Тугута. Но неудовольствие Государя и Суворова на Разумовского увеличивалось. В конце июля было выражено ему Государем негодование в весьма категорической форме, с изложением всех причин: "Я желал бы также, чтобы вы, при каждом сношении вашем с бароном Тугутом, помнили, что вы русский и посланник мой в Вене по моим делам". Затем было получено в Петербурге первое прошение Суворова об отставке, передано к Разумовскому и повелено просить аудиенцию у австрийского императора, которому объявить, что если Венский кабинет не изменит поведения относительно фельдмаршала, то последний уполномочен собрать русские войска в одно место и действовать по своему усмотрению. Разумовский, получив повеление, сообщил Суворову, что так как русские войска с Суворовым должны перевести в Швейцарию, угроза Государя теряет смысл, а потому он решил ее не передавать в интересе сохранения союза, в чем надеется получить одобрение фельдмаршала. Суворов ответил сухим письмом с полным своим несогласием с мнением посла, прибавив: "Вообще, где некоторым образом оскорбляется слава оружия Его Величества, там потребны твердость духа и большая настоятельность". О "неуместной деликатности" Разумовского Суворов сообщил Ростопчину: "Усильнейшие настояния русского посла и большая твердость в Вене, были бы для дел службы в течение нынешней кампании гораздо полезнее" и объявил, что прекращает сношения с Разумовским и будет во всем относиться к Колычеву. Письмо его было доложено Государю, до которого в то же время дошло и ответное донесение Разумовского. В длинной депеше посол пытался оправдаться лично и оправдать политику Тугута, говоря, что "передал австрийскому императору слово в слово все то, что высочайшим повелением было предписано", тогда как Суворову написал совершенно другое. Это окончательно убедило Павла в непригодности Разумовского, и его заменил Колычев. Барон Тугут даже не хотел входить с Колычевым в официальные сношения.