Если офицерам и генералам достались на долю в этом походе те же труды и лишения, как и солдатам, то лучше было Суворову и великому князю. По донесению Фукса генерал-прокурору, 4 дня не было хлеба и приходилось спать в болоте; при выходе из ущелий были встречены два быка, вмиг убиты и каждый, добыв кусок мяса, принялся жарить его на палочке или шпаге, в том числе и Суворов. Каменский заплатил однажды червонец за 3 - фунтовой хлеб. Суворову не приходилось голодать буквально, а довольствоваться сухарем не было для него большим лишением, но атмосферные невзгоды должны были отражаться на нем сильнее, так как еще в Италии здоровье его заметно пошатнулось. Но он, будучи прикрыт одним легким плащом, переносил терпеливо вьюгу, стужу, ветер, дождь, ехал бодро на казачьей лошади или шел пешком, показывался войскам на походе или привале, заговаривал с солдатами, шутил, острил. Он даже слишком бравировал, стараясь своим примером показать, что эти невзгоды ничего не значат; по крайней мере один иностранец, встретивший его при выходе из гор, уверяет, что он был одет в холщовом кителе и ежедневно окатывался холодной водой. Другой вопрос - что происходило у него на сердце, и какие душевные муки ему приходилось выносить при виде ужасающей массы бедствий, обрушившихся на его армию. Но видевшие его при переходе через Паниксер не замечали на его лице тревоги. Бодрость поддерживалась в нем силой воли, и если бывали минуты, когда он сомневался в спасении своем и своей многострадальной армии, то и тогда находил утешение в том, что неприятелю не дастся, что смерть на месте все покроет, и будет он жертвой чужого предательства, а не собственного малодушия.
Требовалась необоримая душевная сила, чтобы вынести в конце своего 40-летнего боевого поприща славную, но бедственную Швейцарскую кампанию, с её венцом - переходом через Рингенкопф. Раненые были оставлены в Гларисе. Следовало оставить и горную артиллерию, но Суворов взял её остатки с собой и потерял всю в начале перехода: при спуске с Рингенкопфа уже не было ни одного орудия. Он, не имея возможность их перевезти, но не желая отдать в руки неприятеля, велел свалить в яму, засыпать землей и водрузить сверху небольшой деревянный крест, как над свежей людской могилой. Много дней спустя эта хитрость была открыта окрестными жителями, пушки попали в руки французов и были включены в число трофеев, отбитых у русских. Кроме всей артиллерии, русская армия лишилась на этом перевале больше 300 вьючных лошадей с вьюками, оборвавшихся в пропасти. Число погибших людей нигде не определяется. Нет причин полагать, чтобы оно было очень значительно; в этом смысле говорится и в переписке Ростопчина. Довольно того, что на переходе этом люди много выстрадали. Особенно много вынесли французские пленные, одетые еще легче русских.
Потери русских во время Швейцарской кампании можно определить только общим итогом, потому что весь поход состоял из непрерывной цепи крупных и мелких дел. Можно считать, что все потери от Сен-Готарда до Кура, за 17 дней, была несколько ниже трети наличного состава, который в начале кампании составлял 21,000 человек. Из них большая часть приходится на раненых, оставшихся в руках французов. Французы потеряли в действиях против Суворова несколько меньше, вероятно до 5,000, в том числе 1,400 пленных, которых Суворов вывел из Швейцарии и сдал в Куре австрийцам.
Вся Европа следила с напряженным вниманием за разыгрывавшейся в Швейцарии кровавой драмой. Газеты ловили новости на лету и сообщали с театра войны сотни былей и небылиц. Не трудно понять, до какого градуса возросло это внимание в России и в каком беспокойстве находился Император Павел, получая известия о происходившем позже всех. До Петербурга было так далеко, что и тревоги, и радости, и распоряжения - все это приходило задним числом. Донесение Суворова о начале швейцарского похода могло придти в Петербург лишь тогда, когда кампания была окончена. Ростопчин пишет Суворову о своем беспокойстве насчет Корсакова, тогда как Корсаков уже 10 дней был разбит.
Переписка государственных людей с Суворовым и между собой показывает, что на него возлагалась вся надежда, но что эта надежда не спасала от "мучительной тревоги". Ростопчин пишет ему, что беспокойство Государя превосходит всякую меру: "и дорого бы я дал, чтобы ему принесть известие не о победе (их довольно и слишком было), но о соединении вашем с Корсаковым". В других его письмах к разным лицам читаем: "Дела в Швейцарии худы, нет никаких вестей о Суворове; ... Мы в мучительной тревоге, от Суворова никаких известий, а с ним великий князь. Газеты противоречат, то он побеждает, то разбит и уничтожен". Государь пишет Суворову: "Вы должны были спасать царей, теперь спасите русских воинов и честь вашего Государя. Главное - возвращение ваше в Россию и сохранение её границ." В другом рескрипте приказывается не секретничать, "дабы отнять через сие способ у Венского двора - воспользоваться присутствием вашим с войсками и доставить себе какие-либо выгоды в мерзских своих намерениях". Отдаются высочайшие повеления: "О цесарских победах не служить более молебнов. Курьерам к Суворову не заезжать в Вену, коли нет туда писем. Объявить Кобенцелю, что Государь не обязан делать что угодно Тугуту. Сообщить эрц-герцогу Иосифу, что Дидрихштейн может представиться ко двору и оставаться на праздники, но после них он лучше сделает, если уедет в Вену, ибо Император не любит интриганов".