Суворов пользовался необыкновенным влиянием на войска. Если не всякий его подчиненный понимал это, то всякий чувствовал. Победный ток передавался от предводителя десятками путей; на кого не действовал один из них, действовал другой. Глазомер, приводящий в изумление своею верностью; инициатива, никогда и ничем не парализуемая; быстрота решения и энергичное исполнение, несмотря ни на какие препятствия; понятная всякому простота действий; полное пренебрежение численным перевесом неприятеля, так как "бьют уменьем, а не числом". В заключение, как венец всего, неослабевающая вера в себя и в свои войска, - вот что передавалось от Суворова войскам и делало их послушным победным орудием в его руках. Прибавим к этому патриотизм, благочестие, любовь к солдату, близкое знакомство со всеми мелочами его быта, со складом его понятий, с процессом образования его идей, уменье с солдатом говорить и обращаться, и тогда увидим, какая масса могучих нравственных нитей связывала последнего солдата Суворовской армии с вождем. Следствием были постоянные победы, и эти победы стали причиной, что солдат стал считать его каким-то высшим существом. Говорили, что он видел человеческую душу насквозь, на него не мог смотреть прямо тот, у кого не чиста совесть. Видел труса по лицу, ставил его вперед, и делался трус храбрецом. Бог дал ему змеиную мудрость, ведал он "Божью планиду", умел разрушать и волшебство, и козни дьявола именем Божиим, крестом да молитвой. Знал он все на свете, проницал замыслы врагов, чуял в безводных местах ключи. Не начинал сражения прежде, чем отойдет обедня, что служат на небе ангелы Господу; Божий посланец оберегал его в бою. И смело шли за вещим Суворовым войска, доверяясь своему вождю.
Одно его имя производило на войска чарующее действие. В Италии, при одной неудаче, рота, услышав сзади крик: "Суворов здесь", рванулась вперед и легла чуть не поголовно под губительным огнем неприятеля. На Треббии Фукс был зрителем упорного боя, наблюдая его с небольшого возвышения вместе с Дерфельденом; он заметил, что как только появится Суворов в своей белой рубашке там, где войска приходили в расстройство, тотчас восстанавливался порядок. Дерфельден объяснил Фуксу, что насмотрелся на подобные явления в продолжение 35 лет, как знает Суворова; что этот непонятный чудак есть талисман, который довольно развозить по войскам и показывать, чтобы победа была обеспечена.
Это обаяние громадным образом увеличивало ресурсы Суворова на поле сражения. Оно и делало его не похожим ни на кого, позволяя не ценить многие тактические правила, отступать от них и прибегать к необычным средствам. Такой способ действий озадачивал и противников Суворова на поле сражения, и критиков в кабинете, но хотя первые были постоянно биты, вторые не убеждались непрерывной цепью фактов. Доктрина, рутина, схоластика, форма были слишком сильны, и Суворов казался невеждой, незнакомым с основами тактики, варваром, одаренным инстинктом войны. Критики не заметили, что до этого "инстинкта" надо не спуститься, а подняться, и что Суворовскую военную теорию может усвоить не всякий, а только избранная, высоко даровитая военная натура. Весьма метко выразился один англичанин, лорд Клингтон, сказав, что Суворов в тактике есть то же, что Рембрандт в живописи.
Отличительные качества Суворова-тактика остаются присущими и Суворову-стратегику; но в искусстве стратегии, в уменье двигать большие армии, распределять силы наиболее выгодно по театру войны и вообще в механизме военных действий, Суворов имел несколько слабых сторон, которыми уступал полководцам первой величины. Наполеон сказал, что Суворов обладал душой великого полководца, но не имел его головы; по его словам, в полководце должно быть равновесие ума и воли, а так как подобная гармония встречается в жизни весьма редко, и перевес одного из этих элементов над другим неизбежен, то военачальнику меньше вредит преобладание воли над умом, чем наоборот. Этот перевес был характерной чертой Суворова, который имел ум обширный и просвещенный, но отличался таким запасом воли, что её верх был очень ощутителен. Стратегические принципы его были верны, но при практическом применении во многом нарушались. Например, он всегда ратовал против раздробления сил; предписания из Вены о блокаде многих крепостей и об исполнении иных второстепенных целей одновременно несколькими отрядами приводили его в негодование. Но и сам он грешил в том же смысле. Одна из причин заключалась в слишком большой его чуткости к распускаемым неприятелем слухам и его демонстрациям; это заставляло Суворова слишком часто менять свои планы, проводить лишние передвижения войск, изменять маршруты. Это замечается не только в Итальянскую кампанию, но отчасти и в последнюю Польскую. Будучи врагом всякой сложности и хитросплетений, Суворов и в этом отношении не всегда оставался верным себе. Он принял для Швейцарской кампании сложный план, где к тому же не были взяты в расчет действия противника.