Не так смотрело на это большинство современников. Одни понимали, как связан был в своих действиях русский полководец, и потому отделяли понятие об успехе от понятия о его недостаточном результате. Другие видели только блеск и гром победы и приходили в восторг от необычного зрелища, составлявшего сильный контраст с длинным рядом прежних лет коалиции. Для всех вообще особенно поразительна была Швейцарская кампания, как один непрерывный подвиг с драматической окраской. Имя Суворова, выросшее в Итальянскую кампанию, после Швейцарской облеклось двойным блеском, и когда он, удалившись с театра войны, вступил в Германию, то стал центром общего внимания. Всюду на его пути, особенно при остановках в Линдау, Аугсбурге, Праге, стекались путешественники, дипломаты, военные, наезжали из ближних и дальних мест любопытные, чтобы услышать от него несколько слов, выразить ему удивление или просто взглянуть на него. Общее почтение граничило с благоговением. Дамы добивались чести поцеловать его руку, и он не особенно тому противился. Везде были встречи и проводы, хотя он этого избегал. Всякое общественное собрание жаждало иметь его гостем. Отель, который он занимал в Праге, обратился в подобие дворца владетельной особы, куда все стремилось, где ловилось каждое слово хозяина и всякий гордился малейшим знаком его внимания. Это настроение распространялось и на войска, которые везде встречали дружеский и предупредительный прием, особенно в Австрии, и были предметом любезностей. "Мы здесь плавали в меде и масле", писал он Ростопчину перед выступлением в Россию.
Русское общество гордилось своим героем и восторженно ему поклонялось. Император Павел был представителем национального настроения; все рескрипты он сопровождал изъявлениями милости к генералиссимусу, говорил о своем с ним единомыслии, спрашивал советов, извинялся, что сам дает наставления. "Прощайте, князь Александр Васильевич, вас да сохранит Господь Бог, а вы сохраните российских воинов, из коих одни везде побеждали от того, что были с вами, а других победили затем, что не были с вами". В другом рескрипте говорилось: "Извините меня, что я взял на себя преподать вам совет; но как я его единственно даю для сбережения моих подданных, оказавших мне столько заслуг под предводительством вашим, то я уверен, что вы с удовольствием его примете, знавши вашу ко мне привязанность". В третьем читаем: "Приятно мне будет, если вы, введя в пределы российские войска, не медля ни мало приедете ко мне на совет и на любовь". В четвертом значится: "Не мне тебя, герой, награждать, ты выше мер моих, но мне чувствовать сие и ценить в сердце, отдавая тебе должное". Поздравляя Суворова с новым годом добрыми пожеланиями, просил поделиться ими с войсками, если он, Государь, "того стоит" и высказывал желание "быть достойным такого воинства".
Курфирст Баварский, посылая ему орден Губерта, писал, что так как ордена учреждены в воздаяние достоинств и заслуг, то никто больше Суворова не имеет на них права. Сардинский король прислал ему большую цепь ордена Анунциаты: "Мы уверены, что вы, брат наш, не оставите ходатайствовать за нас у престола Его Императорского Величества". Даже Венский двор как будто спохватился: император Франц прислал ему большой крест Марии Терезии, говоря в рескрипте: "Я буду всегда вспоминать с чувством признательности о важных услугах, мне и моему дому вами оказанных". Франц II оставил Суворову на всю жизнь звание австрийского фельдмаршала с жалованьем в 12,000 гульденов. Курфирст Саксонский прислал в Прагу известного живописца Шмидта, поручив ему написать портрет генералиссимуса.
Адмирал Нельсон, который был вместе с Суворовым "идолом" английской нации, тоже прислал генералиссимусу восторженное письмо: "В Европе нет человека, который бы любил вас так, как я; все удивляются, подобно Нельсону, вашим великим подвигам, но он любит вас за презрение к богатству". Кто-то назвал Суворова "сухопутным Нельсоном"; Нельсону это очень польстило. Кто-то уверял, что между русским генералиссимусом и английским адмиралом большое наружное сходство. Радуясь этому, Нельсон прибавляет с письме к Суворову, что хотя дела его, Нельсона, не могут равняться с Суворовскими, но он просит Суворова не лишать его имени любящего брата и искреннего друга. Суворов отвечал Нельсону, что портреты их удостоверяют существующее между оригиналами сходство, но в особенности гордился тем, что оба они похожи друг на друга направлением мыслей. Получил он также горячий привет от старого сподвижника, принца Кобургского. В Кобург ездил великий князь Константин Павлович, через которого Суворов послал принцу поклон и письмо и получил через великого князя ответ. Принц называет его величайшим героем времени, благодарит за память, жалеет об уходе русской армии и сетует о горькой участи Германии. Суворов отвечает принцу и между прочим говорит, что причина неудачи в различии систем, и что, не сойдясь в системах, не стоит начинать и новой кампании.