Получал Суворов приветствия и поздравления и от незнакомых лиц.
В газетах появился приказ Массены по войскам о Швейцарской кампании, где успех французов и неудача русских были преувеличены. Суворов пришел в негодование, продиктовал два опровержения и велел послать в газеты. В реплике, написанной с иронией, но в приличной форме, он говорит про пылкое воображение Массены, преувеличившее русские потери до цифры, превышающей общее число их войск. Напомнил про бедственное для французов мутентальское дело, опровергает другие хвастливые выходки и в заключении говорит, что если французский главнокомандующий решил возбудить энтузиазм своей армии, ему следовало прибегнуть к какой-нибудь другой басне, а не к грубому обману, который можно без труда опровергнуть. Появилось также изложение событий Швейцарской кампании в Precis des evenements militaires, гамбургском периодическом издании генерала Матье Дюма для ознакомления публики с современными военными действиями. Изложение событий не во всех подробностях сходно с истиной, как понимал ее Суворов, не всегда в его пользу и с преувеличением русских сил. Суворов снова продиктовал две заметки для газет, одну на французском, другую на немецком языке.
Тугуту не нравилось решение Суворова остаться на зимних квартирах в австрийских владениях, и был послан граф Бельгард, приверженец Тугута, интриган, человек заносчивый и несговорчивый, который к тому же не любил Суворова. Колычев и английский посланник Минто старались уговорить Тугута послать кого-нибудь другого, но безуспешно, и потому Минто поехал сам вслед за Бельгардом, дабы по возможности исправить, что он напортит. Официальной целью переговоров был план будущей кампании, но Суворов был предупрежден насчет истинной цели. Бельгард встретил у него вежливый, но холодный прием. На все убеждения о необходимости вывести русские войска из Австрии, Суворов отвечал невозможностью этого исполнить без повеления Павла. Про планы кампании говорил, что прежде представит своё мнение на усмотрение Государя. Бельгард переходил в дерзкий тон, говоря, что у Австрии довольно своих войск и она в русских не нуждается, и требовал, чтобы Суворов немедленно ушел из австрийских земель вперед или назад. Суворов невозмутимо повторял прежние ответы. Бельгард, выходивший из себя от бесстрастности Суворова, дошел до крика и угроз, но Суворов, узнавший, что многие его винят в разрыве, запасся двойным терпением, "дабы не было поклепа, что я великого монарха в неудовольствие привел на Венский двор". Бельгард уехал, ничего не добившись, но выслушал от Суворова несколько горьких истин. Ему было сказано, что затруднения в продовольствии войск есть только предлог, чтобы сжить русские войска; еще во время святок привелось ему выслушать от Суворова фразу: "Играли Неаполем, мстили Пьемонту, а теперь хотят играть Россией".
Ни мелкие неприятности, ни гнет мысли об исходе кампании, не влияли на образ жизни Суворова. Не будучи охотником до шумных обществ, он отступил от своего обычая, ездил в гости довольно часто и принимал у себя, особенно в святки. Он всегда дорожил святками, справлял их каждый год по русскому обычаю и не отступил от этого и в Праге. Здесь устраивались у него святочные игры, - фанты, жмурки, жгуты, гаданья; все принимали в них участие, в угоду знаменитому хозяину: и лорд Минто, и Бельгард и знатные дамы, и путешественники. Шли танцы, пелись хором песни, одна забава сменялась другою, путаница происходила невообразимая, так как для большинства все это было внове. Суворов танцевал, пел, исполнял с точностью, что требовалось фантом; нарочно спутывал игры и потом от души хохотал. Трудно было принять его за человека, вознесенного судьбою на недосягаемую высоту, за 70-летнего старика, дни которого сочтены.
Бывали у него утренние приемы и обеды; присутствовали гости и на богослужении в его домовой церкви. За стол садились обыкновенно между 8 и 9 часами утра; стряпня была такая же, как в Италии, т.е. выносимая для одних привычных; обед продолжался часа полтора или два. Выйдя к гостям, Суворов обыкновенно целовался со всеми и благословлял каждого; за столом ел и пил больше всех, ведя оживленный разговор, причем сам говорил тоже больше всех. Темы для разговора были самые разнообразные, например об Илиаде, о песнях Оссиана, о сочинениях Руссо, Вольтера, Монтескье, но беседа часто сворачивала на военные заслуги хозяина. Суворов был не прочь, и не отличался скромностью, извиняя себя примером древних Римлян, которые прибегали к самовосхвалению, чтобы возбуждать соревнование в слушателях. При этом Суворов развивал свои военные принципы, говорил, что мелочей не любит, а видит вещи en grand, как и учитель его Юлий Цезарь. По окончании обеда Суворов давал всем благословение и отправлялся на несколько часов спать. В церкви он бывал часто, выстаивал всю службу, поминутно крестясь и делая земные поклоны, пел на клиросе, дирижируя певчими. Вообще в церкви ли, дома, в частных собраниях или в публичных местах, он держал себя одинаково непринужденно. Так как взгляды его и привычки во многом расходились с общепринятыми, и беспрестанно проскакивали совсем уже необычные причуды и выходки, то знаменитость Суворова как эксцентрика шла в параллель с его военной славой и даже брала верх.