Выходки Суворова несомненно нравились солдату, потешали его и служили источником веселых разговоров в лагере и на квартире. Но властелином солдатских душ делали Суворова не причуды, а его победные свойства, цельность его военного типа.
Суворову приписывают немало других недостатков. Обвиняют его, что он возбуждал в войсках фанатизм, воздействуя на людское невежество, что он был скуп, не стоек в данном слове и имел порок пьянства.
Обвинение Суворова в скупости небезосновательно, но этот его недостаток не совсем подходит под общепринятое понятие о скупости. Скряга отличается постоянством и выдержкой, у Суворова ни того, ни другого не было; скряга доверяет только себе, Суворов верил чуть не каждому, оттого был всегда обманываем и утешался тем, что он "от этого не сделается мал". Примеры щедрости Суворова приводимы неоднократно; так настоящий скупец не поступает. Скупость Суворова имела корни в ограниченности потребностей. Она, сама себя беспрестанно опровергающая, есть непоследовательность, каких много в его натуре, и находится в прямом родстве с его эксцентричностью.
Так же и несдержание слова, чем Суворов действительно грешил, хотя нечасто. Он иногда давал обещания в первом порыве, а потом просто о них забывал, или же отдав приказание, считал его исполненным, тогда как оно и не переходило в дело. Главными виновниками были исполнители, люди, пользовавшиеся его доверием; они делали из Суворова что хотели и перерешали его решения без опасений. Примеров тому много. Гнева его не боялись, потому что всегда могли привести в свое извинение причины, соответствующие настроению Суворова в данную минуту. До какой степени его дурачили, можно видеть из дела Вронского.
Что до страсти Суворова к крепким напиткам, то верность этого обвинения сомнительна. Молва приписывала ему этот недостаток, но многочисленные и весьма солидные свидетельства современников, относящиеся к разным порам его жизни, опровергают её совершенно. Один из таких свидетелей, иностранец, объясняет причину ложной молвы тем, что Суворов, будучи веселого нрава, любил смеяться, шутить и видеть около себя веселые лица, а это могло дать повод к предположению, что веселость его искусственная. Можно прибавить, что шутки Суворова бывали такого свойства и так прихотливы, что поневоле наводили на подозрение ненормального состояния шутника. Говорили, что он пристрастился к рюмке во время опалы и тоскливого житья в Кончанском, но Николев, доносивший о разных мелочах его поведения и жизни, ни разу не упоминает о его пристрастии к крепким напиткам.
Во время войны 1799 Суворов бывал неумерен за столом, ел и пил больше чем нужно и под конец обеда иногда дремал. Один из видевших его в конце Швейцарской кампании говорит: "Он ежедневно окатывался холодной водой, одну неделю пил воду, другую крепкие напитки". Может быть тут нет буквальной правды, но надо думать, что характер факта верен.
Под приписываемым Суворову фанатизмом вероятно подразумевалась религиозная нетерпимость или национальная исключительность. Мнение это ошибочно. Из всех войн, в которых он участвовал, только последнюю ставил он в связь с религией, потому что в революционной Франции атеизм имел государственное значение.
Также несостоятельно мнение о его национальной исключительности. Он гордился именем русского не потому, чтобы признавал немца или француза низшими людьми, а потому, что был родным сыном России, сердце его билось русскою кровью и в полном соответствии с сердцем действовал разум. Он видел, что Европа ушла дальше России и особенно прельщался картиной современной Англии, но не сделавшись от этого англоманом, он в ту же силу не был и французофобом, и патриотизм не побуждал его "травить" немца или поляка.
Дамы всех слоев общества оцепляли Суворова своим очаровательным кругом, снисходительно снося его причуды. Между ними выделялась вдова герцога Курляндского со своими красивыми дочерьми; Суворов задумал устроить со старшей из них брак сына. Согласие последовало. Перед выездом из Праги Суворов написал Императору, испрашивая разрешения, и просил предстательства у Ростопчина. Согласился и Государь.
Аркадию было всего 15 лет. Сильной привязанности со стороны невесты не было, что видно из её писем генералиссимусу и Аркадию в апреле 1800. В письме к отцу она говорит, что питает к нему большую привязанность и что, благодаря этому чувству, пожелала с ним породниться. В письме к Аркадию она, не обинуясь, сознается, что подвиги и слава его отца сделали для нее сносной мысль вступить с ним в брак и расстаться со своим семейством, называет его холодно "mon bon ami", упоминает про неприятности, которые на нее отовсюду обрушились вследствие её согласия на это замужество, что коронованные лица рекомендуют ей разные блестящие партии. Впрочем, из письма её видно, что предпочитая этот брак, она озабочена долгим молчанием их обоих и неполучением от них проекта брачного контракта. Следовательно, предложенный союз был партией приличия. Невеста имела громкий титул герцогини Саганской, состояние в 3 миллиона, молодость, красоту. Государю Суворов писал: "Сходство лет, нрава и душевных свойств обещает сыну моему благополучный брак". Ростопчину сообщал: "Аркадий хотя и молод, но я весьма желаю еще при жизни моей пристроить судьбу его"; в записке, вероятно по тому же адресу, говорил: "Я ветшаю ежечасно, и сей год дожить не уповаю".