Ослепление Порты было так велико, что все представления иностранных посланников она оставляла без внимания; не согласилась даже сделать несколько предупредительных любезностей в пользу Австрии, чтобы удержать ее от немедленного союза с Россией, и тем выиграть время. Если Порта при этом на что-нибудь рассчитывала, то рассчитала очень плохо: в конце 1787 австрийские войска двинулись к турецким границам.
13 августа Турция объявила войну России; 7 сентября Екатерина издала манифест о принятии дерзкого вызова.
Формировались две армии, Украинская и Екатеринославская. Первой назначалась наблюдательная роль: охранять безопасность границ и покой в Польше, прикрываясь от неё и прикрывая ее от турецких покушений, а также держать связь между наступательными армиями, австрийской и нашей Екатеринославской. Последняя должна была овладеть Очаковом, перейти Днестр, очистить весь район до Прута и, в соединении с австрийцами, подойти к Дунаю. Украинская армия была отдана под начало Румянцева, Екатеринославская Потемкину, который уже был фельдмаршалом. К ней же причислялись корпуса войск в Крыму и на Кубани. Большая часть черноморского флота находилась в севастопольской гавани, меньшая - близ Очакова и в Херсоне. Важнейшим районом был херсонско-кинбурнский, прикрывавший Крым. Этот район был поручен Суворову с 20 батальонами и 38 эскадронами. Еще один корпус был на Кавказе, под началом генерал-аншефа Текелли.
Пошли спешные распоряжения по укомплектованию войск, по вооружению кораблей, по заготовке и подвозу всякого рода довольствия, по формированию парков. Препятствия были многочисленные, особенно по продовольствию. В южной полосе России назначен подушный сбор хлеба, а для обеспечения его ограничено и местами даже запрещено винокурение.
Турки готовились к войне усиленно и спешно. Каждый день промедления служил более на пользу России, чем Турции; надо было воспользоваться хотя бы количественным перевесом турецкого флота.
С начала августа Суворов находился в Херсоне. Отношения его к Потемкину были наилучшие и сношения с ним беспрестанные. Потемкин просил его особенно заботиться о здоровье людей. Местные условия сильно плодили больных, что очень тревожило Суворова. Потемкин дает ему широкие полномочия на издержки для болеющих и говорит: "Мой друг сердечный, ты своею особою больше 10000 (человек); я так тебя почитаю и ей-ей говорю чистосердечно". Суворов находился в своей сфере: дела было по горло, одна работа сменялась другою, он разъезжал из Херсона в гавань Глубокую, из Глубокой в Кинбурн, "сондировал" броды, давал инструкции, наблюдал за турецким флотом, строил укрепления.
Турки ежегодно высылали эскадру в очаковские воды; на этот раз выслали сильнее обычного. Русский флот в лимане, частью не вооруженный, уступал турецкому и числом и составом, большинство судов были мелкие и гребные. Два судна, фрегат и бот, стояли ближе к Очакову; с них турки и решили начать.
Между Очаковым и Кинбурном в мирное время происходили сношения. Так как разрыв еще не произошел, то 18 августа был послан в Очаков из Кинбурна за каким-то делом офицер, не раз туда ездивший и знакомый очаковскому паше. Оставшись с ним наедине, паша спросил, что нового. Когда офицер отвечал, что нового ничего нет, паша объяснил ему, что объявлена война и что посланник в Константинополе арестован. Затем он дал офицеру для охраны чауша, который вывел его за крепостную черту.
На другой день сильная эскадра из легких турецких судов атаковала фрегат и бот; оба судна, отходя к гавани Глубокой, отбились от турок и потопили две турецкие канонирские лодки, но и сами понесли значительные аварии. Это нападение, произведенное до получения русскими объявления войны, и было началом военных действий.
Суворов для защиты Глубокой и Херсона с его верфями, заложил 6 земляных батарей и вооружил их. Турки двинулись от Очакова к Кинбурну и открыли по нем бомбардировку, которая продолжалась несколько дней почти без перерыва. Вред однако нанесен был ничтожный. Турки два раза высаживались, но оба раза были отбиты, причем один из их кораблей сильно пострадал, а другой взлетел на воздух с 500 человек экипажа. Из русской эскадры в Глубокой, выделили несколько судов для противодействия туркам, но они не пошли к Кинбурну. Хватило решимости только у одной галеры, командуемой мичманом Ломбардом, уроженцем острова Мальты. Пользуясь попутным ветром, Ломбард атаковал группу судов, стоявших отдельно. Турки приняли русскую галеру за брандер, а потому действовали против нее издали, затем оставили позицию и ушли к Очакову. Ломбард был в огне 1 1/2 часа, не понес потери в людях и гордо стал под Кинбурном на якорь. Спустя 5 дней, 15 сентября, Ломбард снова вздумал попугать турок и атаковал их канонирские лодки, которые тотчас дали тыл и отошли под защиту своих линейных кораблей. Поклонник смелости и решительности, Суворов доносил Потемкину о Ломбарде, как о герое. Но смелость молодого мальтийца переходила в дерзость, он бросался на неприятеля, очертя голову; даже Суворов признал его предприятия слишком рискованными и запретил ему предпринимать что-либо без особенного приказания.