2 октября происходило победное торжество. Войска Суворова выстроились на косе лицом к Очакову, отслушали молебен, произвели победные залпы; большая часть раненых была в строю. Очаковские турки высыпали на берег, смотрели и слушали. Долго после того морские волны выкидывали на окрестные берега турецкие трупы; в один день 28 октября их было выброшено на кинбурнскую косу до 70.
Кинбурнское сражение отличалось особенным, необычным упорством турок. "Какие молодцы, с такими я еще не дрался", писал Суворов Потемкину. В Очакове были отборные войска, и в десант были назначены лучшие. Из высаженных на кинбурнскую косу 5300 человек перевезено обратно не больше 700, в плен попало мало. Русских войск находилось в бою не более 3000 человек, скорее на несколько сот меньше. Из них показано убитых 138, раненых 302, всего 440, считая с офицерами. Вообще убитых, умерших от ран и искалеченных оказалось потом свыше 250 человек.
Потемкин пишет Суворову: "Прошу тебя для Бога, не щади оказавших себя недостойными" - возможно, в ответ на письмо Суворова: "Не оставьте, батюшка, будущих рекомендованных, а грешников простите". Главный "грех" произошел при первой атаке, когда Суворов чуть не остался один перед турками. Кроме того, в одном из писем Суворова к управляющему канцелярией Потемкина, Попову, читаем, что Рек надавал многим похвальные аттестаты несправедливо, что некоторых из этих лиц "следовало бы расстрелять", и что "потворство научит впредь шире заячьи каприоли делать". Но это были частные случаи. Главное обстоятельство, затруднившее победу, по позднейшему заявлению Суворова, было в недостатке обучения войск. Суворов был занят приготовлением района к войне по всем частям, и у него не достало времени собственно на войска, что и породило "беду под Кинбурном", как он свидетельствует в одном частном письме спустя шесть лет.
Кинбурнская победа произвела большое впечатление. В Константинополе распространилось всеобщее смущение, которое было тем сильнее, что турки ожидали совсем иного от внезапного открытия военных действий при неготовности русских. В Петербурге все были в восторге, начиная с Государыни. "Победа совершенная", говорила она: "но жаль, что старика ранили". Она рассказывала приближенным подробности сражения, во дворце был большой выход, Безбородко читал реляцию, Екатерине приносили поздравления, отслужен молебен с коленопреклонением и с пушечной пальбой. Потемкин оживился и повеселел: "Не нахожу слов изъяснить, сколь я чувствую и почитаю вашу важную службу. Я так молю Бога о твоем здоровье, что желаю за тебя сам лучше терпеть, нежели бы ты занемог".
Награды были щедрые: георгиевские кресты, золотые и серебряные медали, повышение чинами, денежные выдачи солдатам по 5, 2 и по 1 рублю. Государыня сама укладывала в коробочку орденские ленточки. Реку, сподвижнику Суворова еще при Козлуджи, "старому герою", пожалован 3 класс Георгия и 4000 рублей.
Государыня писала Потемкину: "Я рассудила написать Суворову письмо, которое здесь прилагаю. Если находишь, что это не лишнее, то отошли. Ему думаю деньги, тысяч с десяток, либо вещи; придумай и напиши. Не послать ли ленту Андреевскую? Но старше его князь Долгорукий, Каменский, Миллер и другие. Не могу решиться и прошу твоего дружеского совета, понеже ты еси во истину советодатель мой добросовестный". Рескрипт Государыни был собственноручный, в самых милостивых выражениях; Екатерина, умевшая своей любезностью покорять сердца, написала: "чувствительны нам раны ваши". Потемкин, поддержанный победою Суворова, и действительно ему благодарный, отослал ему рескрипт и советовал Государыне не стесняться старшинством других над Суворовым. "Я поставляю себе достоинством отдавать вам справедливость", писал он прочим Суворову. Екатерина прислала орден Андрея Первозванного при вторичном рескрипте.
Суворов был совершенно очарован милостивыми словами рескрипта. "Такого писания от высочайшего престола я никогда ни у кого не видывал", пишет он в восторге Потемкину. Благодаря Государыню за рескрипт, он говорит: "Великий мой начальник, имея признательность к малым заслугам, самых невежд направляет к большим и обладает успехами". К Потемкину он обращается с такими словами: "Когда я себя вспоминаю десятилетним, в нижних чинах со всеми к тому присвоениями, мог ли себе вообразить, исключая суетных желаниев, толь высоко быть вознесенным? Светлейший князь, мой отец, вы то могли один совершить; великая душа вашей светлости освещает мне путь к вящей императорской службе;... целую ваше письмо и руки, жертвую вам жизнью и по конец оной. Ключ таинства моей души всегда будет в ваших руках".