Настала зима. Суворов на случай неприятельского нападения приказал скалывать лед у берегов косы, и снабдил войска инструкцией почти на весь круг службы. О возражениях низшего высшему, когда того требует польза службы, Суворов говорит, что это должно быть делаемо пристойно, наедине, а не в многолюдстве, иначе будет буйством; что излишние рассуждения свойственны только школьникам и способностей не доказывают, способность видна лишь из действий. Больше всего говорится о тактическом образовании войск. Артиллерию приучать к скорой пальбе, но для проворного заряжания, а против неприятеля стрелять редко и метко. Пехоте строиться кареями, развернутым фронтом редко, а глубокими колоннами только для деплоирования; каре бьет неприятеля прежде из пушек, потом, по мере его приближения, начинают действовать стрелки в капральствах. Обучать солдат скорой пальбе, батальному огню, но опять-таки только для быстрого заряжания; в настоящем же действии этот огонь опаснее своим, чем противнику, потому что много пуль идет на ветер, и неприятель не пугается, а ободряется. "Оттого пехоте стрелять реже, но весьма цельно, каждому своего противника, не взирая, что когда они толпой". Хотя на сражение назначено каждому по 100 патронов, однако кто много их расстреляет, тот достоин шпицрутенов, но еще больше вина того, кто стреляет сзади вверх. "При всяком случае наивреднее неприятелю наш штык, которым наши солдаты исправнее всех в свете работают". Кавалерийское оружие - сабля; лошадей приучать к блеску оружия и крику; каждый должен уметь сильно рубить на карьере.
На зиму Суворов остался в Кинбурне. Здоровье его поправлялось медленно, через 4 месяца бок еще болел и не мог в правой руке держать поводья. Это однако не мешало ему сделать в 6 дней 500 верст верхом и быть в отличном расположении духа. Он переписывался с дочерью, с приятелями, изредка с управляющими, особенно с Качаловым, которому в одном из писем говорит: "Кланяйтесь от меня моим приятелям, попляшите за меня в хороводе: эк хозяин!".
Первым шагом Потемкина должно было стать взятие Очакова, но Екатеринославская армия еще и не подступала к крепости. Формирование шло весьма медленно. Екатерина, уже намекавшая Потемкину о желании видеть в русских руках Очаков, продолжала писать, полушутливо и полусерьезно, чтобы не задеть и не оскорбить болезненно-самолюбивого любимца. "Если бы Очаков был в наших руках, то и Кинбурн был бы приведен в безопасность. Я невозможного не требую, но лишь пишу, что думаю; прошу прочесть терпеливо, от моего письма ничего не портится, ни ломается, лишь перо тупится и то не беда". В половине октября снова письмо; "Важность кинбурнской победы в настоящее время понятна, но думаю, что с той стороны не можно почитать за обеспеченную, дондеже Очаков не будет в наших руках". Потемкин, несмотря на это, считал невозможным взятие Очакова.
В январе 1788 Австрия вступила в войну. Порта не теряла надежды на успех, понимая, какие затруднения предстояли союзникам. Традиционная медленность и нерешительность австрийцев были туркам хорошо известны, а потому они их не очень опасались, и один из пашей выразился, что новые враги будут только лаять, а вреда причинят не много.
С нашей стороны готовился балтийский флот для отправления в Средиземное море и Архипелаг, но не был отправлен вследствие открывшейся войны со Швецией; увеличивался черноморский флот, снаряжались частные суда крейсерами, укомплектовывались войска. Потемкин обращал большое внимание на обучение армии и на увеличение числа легкой кавалерии, особенно казацких полков. Он набирал в казаки и мещан, и ямщиков, и бродяг, и всякого рода людей, стараясь создать пограничные казачьи поселения. Заботливость Потемкина о войсках была изумительная, она касалась всех сторон солдатского быта; на этом он как бы желал наверстать недостаток боевых способностей. Оно поддерживал переписку с Суворовым, сообщал политические новости, посылал образцы изменяемого вооружения и снаряжения, поздравлял с праздниками. Однажды он послал ему свою шинель, прося носить ее вместо шлафрока. Видно, что между ними существовали очень хорошие отношения. Он подчиняет Суворову гребные суда, командование коими поручил принцу Нассау-Зигену. В эту зиму прибыл к Суворову его племянник, князь Алексей Горчаков, сержант Преображенского полка, старший сын его сестры Анны Васильевны (впоследствии военный министр). Потемкин просил Императрицу назначить Горчакова флигель-адъютантом к дяде. Суворов старался поддержать благосклонность всесильного временщика и начальника; переписывался с ним в самых почтительных выражениях, а иногда, дабы не беспокоить его, обращался к правителю его канцелярии Попову. В письмах к Попову у него проскакивают некоторые намеки насчет разных лиц, что называется сорвавшиеся с языка, а потому он просит Попова сжигать эти письма. К Попову же он направляет своего племянника при довольно характеристическом письме. "Посылаю моего мальчика; сделайте милость, представьте его светлейшему князю; повелите ему, чтобы он его светлости поклонился пониже и ежели может быт удостоен, поцеловал бы его руку. Доколе Жан Жаком мы опрокинуты не были, целовали мы у стариков только полу."