Очаков имел вид неправильного четырехугольника из низких бастионов с сухим рвом и гласисом, а с моря из простой каменной стены. С сухого пути тянулись кроме того позже построенные 10 передовых люнетов, а с моря усиливал оборону форт Гассан-паша.
Крепость была не в состоянии долго противостоять энергичной атаке, но Потемкин на это не решался. 25 дней он ограничивался рекогносцировками, планом осады и приготовлениями к ней. Его тревожили нарочно распущенные турками слухи о минах, заложенных французскими инженерами, и он поджидал из Парижа подробных планов крепости со всеми минными галереями, не жалея на это издержек. Кроме того он уверил себя, что после разбития турецкого флота и ввиду серьезных осадных приготовлений, турки непременно капитулируют, без напрасного кровопролития.
Главная квартира была полна военными иностранцами, внимательно наблюдавшими за ходом дела. Некоторые из них, кому дозволяло их положение, задавали ему по этому предмету вопросы, предлагали советы, делали косвенные замечания. Потемкин тяготился этой толпой соглядатаев, критиков и советников и, как бесхарактерный баловень, поставленный судьбой не на свое место, больше всего боялся показать, будто он действует не самостоятельно, а с чужого голоса. Он жаловался Императрице, стал хандрить, сделался угрюм, скучен, капризен, называл Очаков "проклятою крепостью".
Однажды, под влиянием ли туманного намека принца де Линя насчет недостатка личной храбрости, или просто вследствие порыва своей неустойчивой натуры, он отправился к одной из строившихся батарей, на рекогносцировку. Его сопровождала огромная свита, которую турки заметили и открыли сильный огонь. Ядра и бомбы ложились вблизи, некоторые попали в свиту и многих ранили, одного генерала убило. Потемкин спокойный и веселый возвратился домой с этого ненужного эксперимента.
Людям противоположного закала такой способ ведения войны не мог придтись по вкусу, особенно Суворову, несколько месяцев назад предлагавшему овладеть крепостью штурмом. Настаивать на том же ныне было напрасной тратой слов; подобные попытки только увеличивали упрямство Потемкина. И хотя Суворов очень дорожил благосклонностью к себе всемогущего временщика и хорошо знал его слабые стороны, но не мог удержать себя от критики и сарказмов. "Не такими способами бивали мы поляков и турок", говорил он в близком кругу; "одним гляденьем крепости не возьмешь. Послушались бы меня, давно Очаков был бы в наших руках".
Чувство самосохранения, в смысле поддержания добрых отношений с главнокомандующим, не позволяло ему решиться на что-либо противоречащее плану Потемкина. Но чувство это не могло сдержать Суворова от подобных действий неожиданно для него, по вдохновению, по требованию минуты. В этом заключалась личная опасность для Суворова, так как Потемкина нельзя было приравнять ни к Веймарну, ни даже к Румянцеву. И Суворов не избег этой опасности.
Турки ободрялись, проникали по виноградникам и садам, окаймлявшим Очаков, делая незначительные, но частые вылазки. Набравшись смелости, они рискнули на более крупное предприятие и 27 июля сделали большую вылазку на крайний левый фланг осадного расположения. До 2000 человек турецкой пехоты, выйдя из крепости, стали тихо пробираться вдоль берега лимана; пехоте открывал путь небольшой кавалерийский отряд, человек в 50. Они пробрались незаметно лощинами, внезапно ударили на пикет из бугских казаков, сбили его и двинулись дальше. Суворов схватил два батальона гренадер и пустил один из них в атаку. Произошла жестокая схватка; турки, пользуясь пересеченной местностью, держались упорно. Из крепости шли подкрепления, их возросло до 3000. Полковник Золотухин с другим гренадерским батальоном ударил в штыки и сломил неприятеля. Турки бежали, гренадеры их преследовали. Подоспело еще несколько русских батальонов, прибыло и турок; бой сильно разгорелся под одним из неприятельских ретраншаментов.
Накануне бежал из русского лагеря молодой крещеный турок, знавший Суворова в лицо. Он приметил Суворова и указал на него турецкому стрелку; тот приложился, пуля пронизала Суворову шею и остановилась у затылка. Суворов ощупал рану, признал ее опасною и передал начальство генерал-поручику Бибикову. Так как поддержки не было, Суворов приказал Бибикову отводить войска из-под огня турецких укреплений. Но вместо того, чтобы отводить батальоны исподволь и отступать в порядке, был дан отбой. Люди пустились в беспорядочное бегство, потеряв при этом лишнюю сотню убитыми и ранеными.
И официальные, и неофициальные источники представляют дело разно, с умолчаниями; оно принадлежит к категории именно тех, где истина всеми способами маскируется. В результате с нашей стороны убито и ранено 365 человек, потеря турок должна быть значительнее. Рана Суворова оказалась впоследствии не опасной, но первое время симптомы были тревожные. Вернувшись из боя на раненой несколькими пулями лошади, которая вслед затем пала, он послал за хирургом и за священником.