Под Яссами жил Румянцев в полном уединении, всеми забытый; Потемкин посетил его только однажды. Некоторые другие, весьма немногие, бывали у него изредка, как бы украдкой, а остальные будто и не знали про соседство старого победоносного фельдмаршала. Один Суворов оказывал ему должное уважение и притом открыто; бывая в Яссах, он являлся к Румянцеву. Посылая курьеров к Потемкину с донесениями о своих действиях, он посылал дубликаты Румянцеву, как будто тот по-прежнему командовал армией. На этом пробном камне сказалось различие между Суворовым и другими.
Сидя несколько месяцев в Бырладе, Суворов скучал бездействием, но бездействием боевым, а не недостатком дела вообще. Больше всего он занимался обучением войск, объезжая и осматривая их во всякое время года. Дома он отдавал досуги умственным занятиям, между которыми не последнее место занимало знакомство с кораном и изучение турецкого языка. Спустя 9 лет, в Италии, Суворов умел писать по-турецки и написал письмо турецкому адмиралу союзной турецко-русской эскадры. Большая часть свободного времени в Бырладе шла на чтение. При нем находился немецкий студент, которого он взял в чтецы. К нему Суворов очень привык, звал его Филиппом Ивановичем, хотя тот носил другое имя; предлагал ему определиться в военную службу и обещал вывести в штаб-офицеры. Кандидат по-видимому был не прочь, но отец его, гернгутер, не согласился, следуя принципам своего вероисповедания; разрешил же сыну поступить в чтецы к русскому генералу вероятно потому, что Суворов предупредил будущего сожителя о своем образе жизни, об отсутствии театров, карт, шумных сборищ. Суворов часто беседовал со своим молодым компаньоном о разнообразных предметах, из которых любимейшим была история, причем Суворов интересовался не столько фактической её стороной, сколько философской. Суворов был ненасытим, заставлял читать много и почти не давал ему отдыха, препираясь за каждую остановку. Читалось все на разных языках: газеты, журналы, военные мемуары, история, статистика, путешествия, не только книги, но и рукописи. Иногда к чтению приглашались офицеры Суворовского штаба и другие лица. Тут чтение принимало вид состязания или экзамена. Суворов предлагал присутствующим вопросы из истории вообще и военной истории в особенности; ответы были большей частью неудовлетворительные или заключались в молчании. Суворов стыдил невежд, указывал им на Филиппа Ивановича; говорил, что они должны знать больше его, а знают меньше. Нетрудно понять, что для такого времяпрепровождения, Суворову трудно было найти не только подходящих собеседников, но и просто желающих. И действительно, участие в чтениях принималось за тяжкую служебную обязанность, от которой все открещивались, особенно ввиду злых сарказмов хозяина-начальника. Один из генерал-адъютантов Суворова, которому Филипп Иванович с помощью какой-то удачной шутки доставил позволение - уходить с чтений когда угодно, долго с благодарностью вспоминал про эту услугу.
Причиною тому был низкий уровень образования и умственного развития тогдашнего русского общества, но ее усугублял сам Суворов дурным выбором своих приближенных, за редкими исключениями. Это были его сослуживцы, которым удалось ему угодить на поле сражения или в домашних делах, родственники, рекомендованные, или наконец пройдохи, сумевшие его обойти, выказавшись с выгодной стороны и замаскировав недостатки. Нахождение при Суворове таких лиц поражало даже поверхностного наблюдателя. Только в пороховом дыму эта особенность исчезала, потому что все они были люди храбрые и служили в его руках простыми орудиями. Но после боя картина менялась и тем резче, чем ближе знали Суворова его приближенные. Этот недостаток стал особенно заметен впоследствии, в Польскую войну, но уже и во вторую Турецкую невысокие качества Суворовских приближенных и дурное их на него влияние были фактом несомненным и засвидетельствованы лицом, заслуживающим полной веры. Подполковник Сакен (впоследствии фельдмаршал) в частном письме 31 июля 1789 года говорит: "я постоянно слыхал о его странностях, но был лучшего понятия о его справедливости и его качествах домашних и общественных. Он окружен свитою молодых людей; они им управляют и он видит их глазами. Слова нельзя ему сказать иначе, как через их рты; нельзя приблизиться к нему, не рискуя получить неприятности, на которые никто не пойдет по доброй воле. Им одним принадлежит успех, награда и слава. Я не могу добиться здесь команды над батальоном, потому что один из его любимцев, его старый адъютант, не принадлежащий даже к армии, имеет их, да не один, а два. Надо быть философом, даже больше, чтобы не лопнуть от всех несправедливостей, которые приходится здесь выносить".