Екатерина не мешала воинским забавам Павла Петровича уже по одному тому, что они по-видимому должны были отвлечь его внимание от занятий государственных и избавить ее от присутствия критика, большею частью безмолвного, но непримиримого. На какие-нибудь насильственные с его стороны поступки она, зная своего сына, не рассчитывала, и потому гатчинской военной силе не придавала никакого значения, тем более, что гатчинские войска пользовались в среде преданной ей гвардии большой антипатией и были мишенью постоянных сарказмов. Не войска Павла Петровича, ничтожные по своей численности, были причиною опасений Екатерины, а сам Павел, устраненный временно от престола дворско-военным переворотом 1762 года. В царствование Екатерины не совсем исчезло сознание о правах Павла на престол; мысль об этом проявлялась временами в толках, пересудах народных и в заговорах отдельных лиц; Пугачевщина тоже признавала права Павла. Все это оставалось без дальнейших последствий, но не могло не производить в Екатерине некоторой тревоги и поддерживало её недоверие к сыну, чему со своей стороны содействовали и лица, имевшие на нее влияние, так как прочность их положения зависела отчасти от этой розни.
Впрочем инсинуации и наговоры могли иметь значение разве только в начале; для объяснения последующего времени они совсем не нужны. Рознь, посеявшаяся на благодарной почве, сама себя питает и растит, ибо сама родит новые причины вдобавок к прежним, если прежние остаются не искорененными. В этом круговороте недоразумений, неудовольствий, подозрений довольно трудно различить, что именно действует как причина и что является последствием: и первая, и последнее беспрестанно смешиваются и взаимно заменяются. Отстранение наследника престола от государственных дел, говоря принципиально, должно быть поставлено Екатерине в крупную вину; но нельзя не сознаться, что содействие цесаревича было бы отрицательным, так как он осуждал сплошь почти все, что она делала. Во вторую половину своего царствования, Екатерина придерживалась сближения с Австрией, а Павел был неотвратимый пруссофил; Екатерина вела беспрестанные войны и расширяла пределы государства, Павел был против этого; Екатерина отличалась щедростью к своим выдающимся слугам и сотрудникам (хотя бы при несправедливой оценке заслуг), — Павел стоял за строгую экономию, говоря, что «доходы государственные — государства, а не государя». Екатерина предоставляла высшим военным начальникам большую инициативу и простор в действиях; Павел подал ей записку о необходимости ограничивать каждого, от фельдмаршала до рядового, подробными на все инструкциями, а на все не указанное инструкциями, испрашивать высочайшее повеление, и таким образом «дать им способ быть хорошими, отняв способ быть дурными». Он проектировал нечто в роде военных поселений, осуждал существовавший способ комплектования армии несвободными людьми и предпочитал вербовать иностранных наемников. Говоря о праве дворян служить и не служить, Павел Петрович заметил, что «свобода должна быть однако управляема прямым понятием оной, которое не иным приобретается, как воспитанием, но оное не может быть иным управляемо, как фундаментальными законами, а сего последнего нет». Вообще не только система управления Екатерины, но склонности и связи Государыни, её образ жизни, — все служило Павлу темою для осуждения.
Прав он был или нет, это все равно; для него первое даже было хуже, потому что должно было большее действовать на Екатерину, по пословице: «правда глаза колет». Выслушивая сына, что бывало редко, а больше узнавая про его взгляды и суждения от великого множества охотников подслужиться на его счет, Государыня убеждалась все более в глухой, пассивной, но упорной оппозиции наследника и укреплялась в мысли о необходимости устранить его от престола, чтобы он потом не испортил все ею сделанное. Хотя со вступлением Екатерины на престол, присяга приносилась не только ей, но и наследнику её Павлу, однако это обстоятельство не могло служить серьезным препятствием к замышляемой перемене, и Государыня остановилась на мысли о назначении себе преемником внука, великого князя Александра Павловича. Тайное её предположение или намерение не миновало молвы, да если В его и вовсе не существовало, то такого рода слухи были бы неизбежны; они естественно должны были возникнуть из всем известных взаимных отношений Государыни и её сына. Не замедлила молва дойти и до Павла Петровича, да и после, при разных подходящих случаях, снова возникала. Такое постоянство летучих слухов, обыкновенно переменчивых, служило дурным предзнаменованием для Павла Петровича 1.
Для того, чтобы так поступить с сыном, Екатерине ничего не требовалось, кроме решимости, потому что закона о правильном престолонаследии не было. Екатерина собиралась издать закон о преемстве престола и изложила некоторые его пункты, но он остался до её кончины не законченным или по крайней мере не обнародованным. Таким образом, на основании «Правды воли монаршей» Петра Великого, Государыня обладала несомненным правом избирать себе преемника и могла воспользоваться этим правом со спокойною совестью, потому что видела в своем сыне такие капитальные недостатки, которые, по её искреннему убеждению, делали для государства весьма опасным переход верховной власти в его руки. Но убеждение это Павел Петрович разумеется не разделял и смотрел на него как на новую, самую большую несправедливость в ряду других, которые ему приходилось испытывать. Он видел все недостатки своей матери; в его положении они заслоняли её достоинства, и он не мог к ним относиться сколько-нибудь снисходительно. Он имел возможность постоянно наблюдать её тщеславие выше всякой меры, славолюбие в ущерб пользе и самолюбие, похожее на самообожание; она была часто несправедлива и пристрастна; любила разорительную пышность; щедрость её к фаворитам переходила в мотовство, которое расстраивало государственное хозяйство и дурно отражалось на внутренней политике; это однако же не мешало Государыне быть скупой по отношению к сыну. Внутренняя жизнь двора представляла зрелище распущенности и беспорядка; самые низкие эгоистические побуждения прикрывались маскою лицемерия и выражались подобострастием и беззастенчивою лестью, на которую Екатерина ловилась особенно легко. Годы не укрощали её страстей, а усиливали; слабость её в этом отношении доходила до болезненных проявлений, которые наполняли сыновнее сердце горечью и негодованием, так как в нем не было уже места для всепрощающей любви. Все это видел, сознавал и ощущал Павел Петрович, но был бессилен изменить, а потому поневоле подчинялся, возлагая надежды на будущее, Но роковая воля Императрицы грозила ему таким же бессилием и в будущем; с этим он помириться не мог.
Таким образом цесаревич все реже имел душевный покой, все больше подвергался напору тревожных мыслей и чувств. Он настойчивее прежнего удалялся в уединение своих загородных дворцов и находился почти постоянно в мрачном расположении духа; подозрительность и раздражительность его росли. В начале он проявлял заметную наклонность к приобретению популярности; теперь наступила другая крайность — невнимание и пренебрежение к окружающим лицам; он даже отталкивал своих сыновей грубыми выходками и пренебрежительным с ними обращением. Воображение его было наполнено видениями и призраками; малейшее противоречие производило вспышки гнева; столкновения с разными лицами сделались нормальным явлением; всюду ему чудились недостаток уважения к нему, непочтительность, революционное направление; четыре офицера были посажены под арест за революционные тенденции, выразившиеся в недостаточной длине косичек. Он не мог уже находить прежнего успокоения и в семье, потому что стал отличать и преследовать фрейлину Нелидову и чрез это унижать свою редкую супругу. Нельзя представлять Павла Петровича в этом деле одной только жертвой интриги, задумавшей внести смуту в его семейную жизнь; иначе пришлось бы допустить, что сердечная связь между им и супругой была очень эфемерна 4.