Отъезд Суворова из Кобрина был до того внезапен и неожидан, что представлялся как бы сном. Не сделано никаких распоряжений, не отдано никаких приказаний; не взяты даже бриллианты, стоимостью в 300,000 рублей слишком, и другие ценные вещи. Не успели подвести счеты и снабдить Суворова деньгами, так что он принужден был занять у Корицкого 1,000 рублей. Обождать, не спешить — было как видно нельзя 19.
Какая была причина этой новой немилости Государя к Суворову? Категорического ответа мы не находим, но объяснение факта лежит во всем предшествующем. Выше изложены в хронологическом порядке фазисы дела, упомянуто также про слухи, но все это является в системе и последовательности лишь после изысканий. На самом деле происходило не так; одни обстоятельства доходили до сведения Государя раньше, другие позже; одни прикрашивались молвой, другие перетолковывались наушниками и доносчиками; есть и такие, которые остаются не разъясненными, напр. долгое пребывание Суворова в Тульчине, после высочайшего приказа об его отставке, или подробности его жизни в Кобрине. Неподатливость Суворова и его открытое осуждение многих нововведений служили широким полем для пересудов, сплетен и доносов. Из одного частного письма того времени узнаём, что про Суворова рассказывались «ужасные вещи»: тенденциозное прощание с войсками, писание к Государю слишком смелых писем, возвращение в военную коллегию всех русских орденов на том основании, что они получены в прошлое царствование; ношение одних иностранных орденов и проч. Справедливо ли все это рассказывалось, писалось и разносилось? Конечно нет; сам автор письма говорит в заключение: «признаюсь, я верю только половине всего этого». Таково уж свойство молвы вообще, а в случаях, подобных настоящему, в особенности.
Но молва редко выдумывает небывальщину, она только сильно преувеличивает, из мухи делая слона и расцвечивая тему бесконечными вариациями. В настоящем случае отвергать все сплошь нельзя, потому что где дым, там и огонь; разграничить истину от добавков — тоже невозможно, ввиду характерных свойств Суворовского темперамента и недостатка документальных данных. А что существовали прикрасы, — это несомненно. Приведем один пример, из более резких. Во всех почти сочинениях о Суворове принят на веру анекдот о присылке от Государя фельдъегеря с пакетом и о непринятии этого пакета Суворовым, что относят ко времени пребывания отставного фельдмаршала в селе Кончанском. Из упоминаемого письма, писанного раньше, следует заключить, что это случилось (если только действительно случилось) или в Кобрине, или в Тульчине, после отставки. Приезжает фельдъегерь в то время, когда Суворов находился в бане, и требует, чтобы его допустили немедленно. Суворову докладывают, он приказывает ввести. Фельдъегерь входит в жарко натопленную баню; Суворов, парившийся на полке, спрашивает — на чье имя и от кого привезен пакет; фельдъегерь отвечает, что от Государя фельдмаршалу графу Суворову. Суворов говорит ему, что фельдмаршал находится обыкновенно при армии, а он, Суворов, проживает в деревне, стало быть пакет не к нему, и он его не примет. Несмотря на убеждения фельдъегеря, Суворов остается при своем, и фельдъегерь принужден ехать, увозя обратно пакет. Нет никаких фактов, с помощью которых истинность этого анекдота прямо опровергалась бы, но он все-таки подлежит сильному сомнению. Император Павел был большой ригорист на счет всяких форм, что уже доказывается характером очень многих из его военных преобразований и требований, а потому назвать фельдмаршалом того кто им не был в действительности, он не мог. Отнятие от Суворова его высокого звания, притом в недавнее время, за целый ряд провинностей, тоже противоречит возможности подобного его титулования Государем, не говоря уже про то, что с точки зрения Павла I, такое именование Суворова от высочайшего лица было бы равносильно возвращению ему звания 20.
Особых причин, побудивших Государя усилить свою немилость к Суворову, отняв у него свободу избрания места жительства, вероятно не было, или же они остаются неизвестными — последнее довольно трудно предположить, потому что когда-нибудь и в чем-нибудь они высказались бы хоть намеком. Новой немилости не было, как не было новой для нее причины; существовал ряд немилостей и цепь причин; выделять из тех или других что либо в виде особого факта и объяснять этот факт вне общей последовательности, — невозможно, кроме немногих случаев, очень хорошо освещенных.
Если же между винами и карами оказывается несоответствие, т.е. если не были взвешены заслуги Суворова, то это объясняется всем внутренним складом Государя и издавна усвоенными им взглядами. Да и существовали неоспоримые факты, которые говорили сами за себя и против Суворова, В письме Тихановского к Хвостову читаем: «у нас все по прежнему, отмены ни в чем ни на волос нет». Только со сменою Суворова Беклешовым, начались в войсках Екатеринославской дивизии преобразования. Можно себе представить, какой гнев должно было вызвать это известие в раздражительном Павле I 21.
Во всяком случае выезд Суворова из Кобрина в новгородскую деревню обозначал худое: Кобрин олицетворял собою опалу, а Кончанск — и опалу, и ссылку.
Глава XXV. В селе Кончанском; 1797-1798.
Село Кончанское. — Приезд туда Суворова; присмотр за ним боровицкого городничего Вындомского. — Арестование в Кобрине отставных офицеров; отправление их в Киев; следствие над ними. — Прибытие к Суворову дочери и сына; разъезды его и приемы; донесения Вындомского. — Замена Вындонского Николевым; инструкция ему; первое свидание с ним Суворова. — Отъезд гостей; домашняя жизнь Суворова. — Донесения Николева; перехватывание корреспонденции. — Разные на Суворова иски и жалобы; взыскания по ним; грабительство в кобринском имении; решение Суворова разделаться с отставными офицерами. — Приглашение Суворова в Петербург; отозвание Николева и отмена надзора.
Село Кончанское, боровицкого уезда, новгородской губернии, лежит верстах в сорока от Боровичей и, во времена Суворова, принадлежало к разряду местностей, которые обыкновенно называют глухими или медвежьими углами. Оно окружено озерами, болотами и лесами; рыболовство однако не процветало; лесу было много, но строевого очень мало; каменистая и песчаная земля не отличалась плодородием. Во всей вотчине, состоящей из сопинской и кривинской волостей, жили пашней и покосами, разводимыми по расчищенному кустарнику и жженым лесным порослям; нанимались также на барки; промыслов почти никаких не знали; пчеловодство не существовало, во всем округе насчитывалось всего два-три улья. Не отличаясь особенной зажиточностью, Суворовские крестьяне не были однако бедны; в эту пору они довольно легко платили оброку по 5 рублей в год и не несли никаких натуральных повинностей, кроме одного села Кончанского, где рубили и ставили дрова для надобностей господской усадьбы, да наряжали иногда подводы в Москву и Петербург.
Вотчина Суворова, имевшая 1000 душ мужского пола, была в это время уголком полузабытым, полузаброшенным. Слишком 20 лет перед тем она составляла собою предмет внимания и забот своего владельца, Василия Ивановича Суворова, который наезжал сюда и живал тут часто, особенно вскоре после покупки; но с его смертью все изменилось. Александр Васильевич Суворов, занятый по горло службой и своими честолюбивыми задачами, не жил тут никогда, в первый раз посетил свою вотчину чрез 9 лет после смерти отца и затем бывал в ней редко, случайно и на самое короткое время. Двухэтажный помещичий дом ветшал; сад, разведенный в 1784 году на десятине, разрастался медленно и содержался небрежно; господская усадьба имела вид унылый; даже построенная А. В. Суворовым в конце сада маленькая деревянная церковь, во имя св. Александра Невского, заметно старилась и своим не изящным очертанием вторила общему угрюмому, нежилому виду.
Сюда-то внезапно прибыл 5 мая Суворов, после 12-ти дневного, утомительного пути по весенней распутице. Помещичий дом оказался очень ветхим, но невзыскательный хозяин нашел возможным в нем поселиться, утешаясь тем, что наступало теплое время года. Исполнивши свое поручение, Николев передал обязанность присмотра за отставным фельдмаршалом боровицкому городничему Вындомскому и уехал.