Суворов указывал на корыстолюбивое побуждение просителя, на то, что жалоба принесена через 2 1/2 года не без причины, что главнокомандующий не может быть ответственным лицом за каждого из своих подчиненных, что истина не разъяснена производившимся дознанием, что разница между 5628 ни 700 червонцами слишком разительна, что если Ворцель и справедливо показывал бы, то все-таки привлечение виновного к делу может иметь место по отношению к Дивову, а не к нему, Суворову. Он действительно совсем позабыл про подробности этого дела и даже не мог припомнить, куда девались вырученные за лес и поташ деньги. Для обеспечения взыскания, на кобринское имение наложен секвестр.
Аппетит хищников на чужое добро разгорался, и в январе 1798 года бывших польских войск майор Выгановский подал прошение о взыскании с Суворова 36,000 рублей за опустошение и истребление во время последней войны его имения. Польский генерал Сераковский, ретируясь чрез Крупчицы, навлек на местечко и на стоявший за ним дом Выгановского огонь русской артиллерии; от гранат пострадало местечко и сгорел дом. Уже этого краткого изложения достаточно, чтобы убедиться в нелепости иска Выгановского. «Я не зажигатель и не разбойник», говорит Суворов и ставит вопрос прямо: «война или мир?» И действительно от наложения на него взыскания удержались, но жалоба Выгановского нелепою все-таки не признана, и кобринскому суду приказано произвести расследование. Оказалось между прочим, что не только крупчицкий дом, но и все имение Выгановского, тронутое войной и не тронутое, не стоит 36.000 рублей; что за год до революции оно было заложено владельцем в 6000 червонцев; что дом был деревянный, ветхий и стоял совершенно пустой, без всякой мебели. расследование продолжалось около года, если не больше, и ко взысканию с Суворова не привело; но Суворов считал его возможным, так как и предшествовавшие претензии признавал не многим основательнее. Поэтому иск Выгановского, подобно другим, сильно его беспокоил и раздражал; лишь притерпевшись ко всему и убедившись в своем бессилии противу этого потока неприятностей и огорчений, он махнул рукой и нашел в себе самом утешение. «В несчастном случае — бриллианты», пишет он: «я их заслужил, Бог дал, Бог и возьмет и опять дать может».
Только этот облегчающий довод ему и оставался. Все взыскания были безапелляционные, и лишь в конце 1798 года, когда было уже поздно, Суворов получил возможность подать в первый раз голос в защиту своей чести и собственности. Опровержения же, приведенные выше, он излагал в частной переписке, да и то под зорким взглядом надсмотрщиков, перехватывавших корреспонденцию; таким образом она и в счастливом случае к практическому результату не приводила, а служила лишь некоторым утешением в смысле разделенного с кем-нибудь огорчения 7.
Кроме описанных официальных вымогательств, Суворов сделался предметом нападений в том же отношении и с других сторон. Какой-то купец пишет ему в конце мая из Москвы, что 1 1/2 года назад сторговали это дом Суворовским именем комиссионеры, но задатку не дали, а между тем он, владелец, уничтожил ситцевую в доме фабрику, не пускает жильцов и вообще несет большие убытки. Суворов послал письмо это к Хвостову, с надписью: «Дмитрий Иванович, я дома держусь, считал что то и кончено; исправьте, а потом хоть три серых камня Оссиановых». В октябре прибыл к нему нарочный от давно забытой жены, с письмом. Варвара Ивановна пишет, что крайность принуждает ее сделать этот шаг; что она в бедности, живет у брата, который весь в долгу и продает теперь свой дом, так что ей придется скитаться по чужим углам. «Тринадцать лет вас (пишет ему то ты, то вы) не беспокоила», продолжает она: «воспитывала нашего сына в страхе Божием, внушала почтение, повиновение, послушание, привязанность и все сердечные чувства к родителям, надеясь, что Бог приклонит и ваше к добру расположенное сердце к вашему рождению; что вы, видя детей ваших, вспомните и про их несчастную мать». Объясняя дальше, что «в разные годы получала разную малую пенсию» и вошла в долги, которые ныне простираются до 22,000 рублей, она кончает письмо словами: «развяжите душу мою, прикажите дочери нашей меня, несчастную мать, знать, как Богом узаконено». Письмо написано складно; очевидно составляла его не Варвара Ивановна; о пенсии сказано не совсем верно, потому что с начала разлуки Суворова с женой, Варваре Ивановне выдавалось ежегодно по 1200 р., а потом по 3000; эту последнюю сумму она получала и в последнее время. Суворов отправил посланного, не видав его и приказав передать жене, что он сам много должен, а потому помочь ей теперь не в состоянии, но в будущем постарается. Вскоре после того он написал Хвостову: «я ведаю, что графиня Варвара Ивановна много должна, но мне сие постороннее».
Так думал или хотел думать Суворов, но не так вышло. Николев донес Куракину о просьбе Варвары Ивановны и об ответе Суворова; повелено: сообщить графине Суворовой, что может обратиться к генерал-прокурору. Вслед затем Суворов пишет зятю, графу Н. Зубову: «я слышу, что Варвара Ивановна желает жить в моем московском доме; с сим я согласен, да и рождественский дом к её услугам; только бы никаких иных претензиев не было: знакомо, что я в немощах». Написал он об этом и своему давнему приятелю, Н. Ф. Скрипицыну, московскому управляющему, но Варвара Ивановна уже успела войти в переписку с Куракиным, по его приглашению. «Угнетена будучи должайшее время от несчастного своего положения крайним недостатком», она прилагает копию с письма своего к мужу, оставленного без письменного ответа, и просит дом для жительства, 8000 руб. в год содержания и уплату 22,000 р. долгу. она возлагает все свое упование на высочайшее благоволение, признавая его «единственным законом, который может ее извлечь из настоящего бедственного положения». Потребована от Хвостова справка о размере состояния Суворова и количестве дохода, и затем повелено: назначить Варваре Ивановне дом для жительства и ежегодное денежное содержание в 8000 рублей, о чем и сообщено как Суворову, так и его жене. Суворов коротко сообщил своему зятю высочайшее повеление к исполнению; Варвара Ивановна рассыпалась перед Куракиным в благодарностях. За несколько дней перед тем Скрипицын сообщил ей, что оба дома, в Москве и селе Рождествене, передаются ей в хозяйство с мебелью, всем убранством и прислугой. Варвара Ивановна отвечала ему благодарственным письмом, которое, выйдя из под другого пера, было бы злой иронией, так как оно кончается уверением: «не премину оказать послушание мужу, ибо приятным долгом себе поставляю всегда исполнять его волю». В таком же смысле она пишет и Куракину, но намекает, что Скрипицын не очищает дом и вероятно не скоро очистит, ибо живет в нем по найму. Куракин успокаивает ее, потому что мужу её дано высочайшее повеление; Варвара Ивановна отвечает, что на мужа она положиться не может, ибо «вследствие влияния на него близких лиц, мне лицедействующих, можно ждать ежевременной перемены», и напоминает о своей просьбе на счет 22,000 р. долга. Куракин подтверждает графу Н. Зубову о передаче графине Суворовой московского дома, а ей сообщает, что об уплате долга надлежит просить установленным законным путем. Этим письмом от 3 февраля 1798 года переписка пока и закончилась, и претензия Варвары Ивановны осталась удовлетворенною не вполне 8.
Если все сосчитать, то итог покажет, что жалобы, иски и претензий на Суворова превысили цифру 100,000 рублей, а по современному свидетельству Хвостова, не совсем впрочем верному, годовой его доход простирался только до 50,000 р. Но главный материальный ущерб, нанесенный Суворову в это несчастливое для него время, шел из Кобрина и заключался в беспорядке, который развился там после его отъезда в Кончанск и грозил перейти в полный хаос. Офицеры, положение которых оставалось неопределенным, болтались без дела, жили на счет Суворова, или же, завладев участками, вели хищническое хозяйство. К ним прибавилось несколько новых, имен которых не находим в первоначальном списке; как они сюда попали и на каком основании пристроились к делу или получили участки, — остается темным. Легкий способ получать даром хоть небольшое, но обеспеченное состояние, послужил соблазнительным примером для других, и Суворов был засыпан прошениями о наделе. Майор фон Ваде просит пожаловать ему данную на 60 душ; француз Морис умоляет «по бедности» о такой же цифре; отставной майор Сухов, с письмом от Корицкого, ходатайствует о том же и даже приехал за этим в село Кончанское лично; множество других выпрашивают просто пособия. Корицкий, за время своего управления имением, до отправки в киевскую крепость, роздал разным шляхтичам в пожизненное владение 209 душ, с землею и угодьями. Другие бомбардируют Суворова и даже Прохора письмами о перемене назначенных им Корицким и занесенных в протокольную книгу участков; сам Сион, посланный для приведения всего в ясность и порядок, трижды просит Суворова письмами о перемене подаренной ему деревни; Фалькони ничего не просит, а только благодарит, ибо очень доволен своей судьбой. Антинг пишет к Суворову, к Вындомскому, к Хвостову, что он обижен, что во все время ревностной своей службы Суворову, ничем не одарен. Между тем в сохранившейся переписке Суворова можно насчитать 5 или 6 раз, когда ему приказано было выдать от 500 до 1000 рублей. Красовский высматривает и лавирует; получив 434 души в пожизненное владение и закрепив их за собою надлежащим образом, он, как рассказывали злые языки, добился 2000 р. дохода с помощью Прохора, пообещав ему благодарность в несколько тысяч рублей, но не сдержал слова 9.