Вот по каким причинам Суворов должен был отказаться и отказался от изложения своих намерений. Может быть следовало ему сделать это несколько иначе, при помощи более мягких приемов, не обижая самолюбий. Но таков он был искони и переделать себя не мог, да вероятно и не хотел. Если он в этом смысле проступился, то еще более провинились австрийские властные люди, стоявшие у дела. Русский император не навязывал Австрии Суворова; она сама признала его якорем своего спасения, сделала своим фельдмаршалом, обещала широкие полномочия. При таких исключительных условиях можно было не обращать особенного внимания на формы, на внешность, а заботиться об одной сущности. Но ничто так не живуче, как дурные традиции, и ничто так не чувствительно, как самолюбие, особенно если под ним нет ничего или есть очень малое.
Суворову было больше нечего делать в Вене. Здесь успел написать его портрет "первый венский живописец" Крейцингер, по протекции одного из близких, за что и отблагодарил протектора портретом с его собственной особы. Портрет Суворова остался в Вене как бы на память; оригинал в нее более не возвращался. Выезд в армию назначен был на 24 число; накануне была назначена императором отпускная аудиенция. Суворов, кончивший переговоры с Венским кабинетом ничем, дал только в одном частном обществе шутливое обещание - не следовать примеру других, не обращаться с Французами так деликатно как с дамами, ибо он уже стар для подобных любезностей. Но он жестоко ошибся, полагая, что выедет из Вены с пустыми руками, т.е. с полной волей. На прощальной аудиенции император Франц принял его по прежнему весьма благосклонно и снова заявил ему полную свою доверенность, но при этом вручил инструкцию с изложением главнейших указаний для первоначального хода кампании. 11
После вступительных комплиментов, в которых между прочим значились и "великие, испытанные дарования" Суворова, инструкция гласила, что целью первых наступательных действий должно быть прикрытие австрийских владений и постепенное удаление от них опасности неприятельского вторжения. Для этого надлежит обратить усилия в Ломбардию и в страну по левому берегу р. По; достигнутые успехи оградят южный Тироль от неприятеля, освободят от Французов полуденную Италию и дадут возможность усилить союзную армию в Италии частью тирольских войск. Согласно с этим, Суворов должен был отрядить часть войск в Полезину и в низовья По, для наблюдения за неприятелем со стороны Феррары, а с главными силами двинуться к Минчио, перейти ее, овладеть Пескьерою и потом или осадить Мантую, или блокировать ее, продолжая наступление к рекам Олио и Адде. Предположения свои о дальнейших затем действиях Суворов обязан был сообщить императору. Наконец, чтобы внимание его, Суворова, не было отвлекаемо от главных военных соображений заботами о предметах побочных, поручено генералу Меласу вести с гофкригсратом переписку о продовольствии и других потребностях 12.
Эта инструкция была именно тем самым, во избежание чего Суворов не хотел обязываться пред гофкригсратом никакими заранее составленными предположениями. Неисправимое Австрийское министерство вытребовало Суворова для тех же действий ощупью, с оглядкой, в которых оно упражнялось до того времени. По духу и букве документа следовало ожидать длинной, бесцветной кампании, с нескончаемым маневрированием и с зимними квартирами пожалуй по-прежнему за Адижем. Робость проглядывала во всем плане вместе с обычной недоверчивостью к главнокомандующему. Это был, так сказать, заранее изготовленный приказ, со вставленным именем Суворова вместо "имя-рек". Для такого плана положительно не стоило вызывать Суворова из Кончанска; мало того, назначать его на пост главнокомандующего при подобных условиях было прямо вредно, потому что он во всю свою военную карьеру постоянно боролся с непрошеной опекой, в каких бы размерах она ни проявлялась. Упоминается в инструкции и об операциях за Аддой, но это как бы на всякий случай; притом употребляется прием для парализования свободы действий главнокомандующего еще худший, чем до Адды: предписывается предварительное представление в Вену предположений. В заключение инструкции проглядывает недоверие к Суворову, как к иностранцу, передачею в ведение Меласа хозяйственной части.
Таким образом сделано было то самое, что перед тем поручено четырем членам гофкригсрата, но отвергнуто Суворовым, даже больше, потому что его мнения теперь не спрашивали. Пристрастие к системе, к бумаге, закрыло от Венского кабинета живого, даровитого человека. Не знаем, как отнесся Суворов к полученной инструкции, ибо не находим ровно ничего ни в официальной, ни в частной переписке его и его близких. Вероятнее всего, что он решился держаться данных правил лишь постольку, поскольку они будут отвечать обстоятельствам и его собственным предположениям, вытекающим из условий места и времени. Он ведь делал так всегда, не только отступая от инструкций, но даже действуя вопреки инструкциям. Он полагал, что успех все покроет и извинит, как было до сих пор. Что касается до хозяйственно-распорядительной части, то передача её другому была по всей вероятности даже приятна Суворову, по крайней мере на первое время. Его всегда тяготили этого рода заботы, и еще недавно ему пришлось дорого поплатиться за хозяйственную часть без всякой вины. Однако, в настоящем случае предположения и надежды Суворова, если они действительно были таковы, скоро рушились, и ему пришлось принять много горя.
Конечно, в некоторой доле своего последующего разочарования виноват он сам. Отражая посягательства Венского кабинета на свою свободу действий, он этим и ограничивался, не добиваясь категоричности решения, а между тем только такая категоричность в состоянии была поставить дело на твердую почву и устранить недоразумения в будущем. Не дойдя до конца, Суворов дал поверхность над собою Австрийскому императору, что и выразилось внезапно появившейся инструкцией. Недостаток положительных выводов в переговорах сказался, между прочим, еще и в том, что потом каждая сторона считала себя правою, и Франц оправдывался перед Русским Государем тем, что поступил на основании венских переговоров. Таким образом, если строго придерживаться истины, то несмотря на высказанные раньше соображения, нельзя вину во всех плачевных последствиях отнести безраздельно на Венский кабинет, а Суворова признать только несчастной жертвой. На Суворова несомненно падает известная доля вины, хотя она и составляет очень небольшую величину сравнительно с виною Венского кабинета, излюбленная система которого заключала в себе самой корни всевозможных, ничем не отвратимых зол.
Выезжая из Вены, Суворов поблагодарил графиню Разумовскую за гостеприимство, надел на нее золотое сердечко на золотой цепочке, замкнул сердечко и ключик оставил при себе. Направившись на Брук и Виллах, он стал обгонять русские войска, которые теперь шли ускоренным маршем и, по собственному свидетельству Суворова, сделали в 19 дней 88 миль, несмотря на непогоду, разлитие рек, бездорожье и гористые местности. К 3 апреля авангард под начальством князя Багратиона был уже в Вероне, но так как войска двигались эшелонами, то последний из них находился еще в 12 переходах назади. На встречу Суворову, в Виченцу, выехал генерал-квартирмейстер армии маркиз Шателер; Суворов пригласил его к себе в карету. Здесь Шателер развернул карту и стал объяснять расположение и движения войск, наводя Суворова на изложение мыслей о плане предстоящих действий. Суворов слушал рассеянно и, в виде ответа, произносил иногда только слова: "штыки, штыки"13.