Тактики - рутинеры скорее поняли бы весь секрет, если бы в приговоре своем были смелее и логичнее; они нашли бы тогда, что Французы вели войну не то, что не по правилам, а вопреки правил. И действительно, французы действовали прямо наперекор непреложным и безусловным военным принципам времени. Вступив в сражение, они мало заботились о прикрытии флангов, о надежном обеспечении сообщений, о сбережении людей, а атаковали смело, беззаветно и пристрастие к штыку простерли даже до крайности, за что и платились впоследствии, как например в Испании. Склонность - атаковать во чтобы то ни стало, обнаруживала во Французах не только большой перевес над противником в духовной силе, но и искусство, так как атака имеет громадные преимущества перед выжидательной обороной, сбивая с толку нерешительного противника, который предполагает в атакующем какие-нибудь особенные соображения. Когда нельзя было обойти, охватить неприятеля, ударить ему во фланг или в тыл, Французы не колебались идти на прорыв, бить в лоб, несмотря ни на какие потери. Они переправлялись через реки днем, в виду неприятеля, нередко вплавь, или наводили мосты прямо под его огнем; горы переходили с конницей и артиллерией; переносили на руках орудия, возили их людьми вместо лошадей, взбирались на кручи и спускались в пропасти, увязая по плечи в снегу. Зимние кампании вошли в правило; палаток не было; бивуакировали без одежды, полунагие; форсированные марши производили без обуви; ходили в атаку впроголодь. Правда, тоже самое можно встретить не у одних Французов, но и у всех других, в разные времена; только все это имеет значение исключения, вносимого в летопись подвига. Во французских же войсках, в эпоху революционных войн, исключение сделалось правилом; что было редким, стало обычным; что считалось маловероятным, повторялось каждый день. Солдат считал себя обязанным делать все, что от него требует война, и был убежден в своей годности на все; он усвоил себе привычку - не иметь ни к чему привычки. Вся французская военная доктрина сложилась на выполнении того, что для дюжинного благоразумия считалось невозможным.
Не будет большой натяжки, если эту доктрину назовем для краткости теорией невозможного. Делать противное тому, что делалось прежде и делается другими теперь; выбирать исполнение самое трудное; предпочитать предприятия, которые робкая школа неприятеля отвергала, ибо довольствовалась полумерами, - вот сущность французской теории. Нерешительности, робости, - quasi-математическому расчету, Французы противупоставили диаметрально противуположное: смелость и даже дерзость. Они обязаны теории невозможного наибольшими успехами, их противники наибольшими поражениями, Европа - наиболее изумительными военными событиями. Теория эта породила в армиях коалиции удручающее убеждение, будто они имели против себя неодолимое превосходство в средствах и источниках; она вселила в них если не веру в непобедимость Французов, то сомнение в собственных силах. Одолеть Французов могли только новые люди, имевшие другие средства, обладавшие военными принципами, однородными с французскими; против теории невозможного требовалась тоже теория невозможного. Ее принес с собой Суворов 16.
Суворовская военная система не порождена обстоятельствами, а родилась из особенностей его военного дарования. Главная её основа - человек и духовная его сила; главные атрибуты - энергия, смелость, быстрота, простота, Система эта родилась у Суворова в своей основе совсем готовая, лет за 30 до революционных войн; она ясно выразилась в его командовании полком и получила приложение к делу в первую же войну. Основным условием своей теории Суворов ставил боевое воспитание и обучение войск; устава он не изменял, ибо не мог и не считал нужным, все внимание обратил на применение уставных правил к практике; на внешних требованиях не останавливался; обучение за цель не принимал. Он напирал на развитии в людях отваги и упорства, на воспитании солдатского сердца в самоотвержении, в закалке его до притупления инстинкта самосохранения, до парализования впечатлительности ко всякого рода неожиданностям. "Испуган, - наполовину побежден", гласил Суворовский принцип. Воспитывая в этом смысле войска, Суворов приучил их не бояться за свои фланги и тыл; он влил в них убеждение, что самое верное, прямое и даже наименее опасное средство одерживать победу - заключается в том, чтобы искать ее в середине неприятельских батальонов. "Смерть бежит от сабли и штыка храброго", говорил он: "счастье венчает смелость и отвагу". В наставлении молодым офицерам, изданном во Франции в 1802 году, сказано: "кто выжидает нападения, тот уже почти побежден". Это существеннейшее правило французской теории невозможного, было таким же и в Суворовской теории; все сводилось к наступлению и атаке; решителем судеб боя признавался штык; отступательные движения исключались из обучения; намек на ретираду считался растлевающим 17.
Суворовская система, благодаря его методу воспитания и обучения войск, была цельнее и совершеннее французской со стороны военно-педагогической. Французские солдаты приходили на войну рекрутами, Суворовские рекруты являлись в бой солдатами. В некоторых других отношениях французская система была законченнее. Формы Суворовского строя менее отвечали характеру тактических требований и хотя видоизменялись по указанию обстоятельств, но не складывались окончательно в смысле нормальных. Выросший на линейной тактике, Суворов не мог от нее отрешиться; употреблял стрелков, но не переходил к рассыпному строю; употреблял для атаки колонны, но также и развернутый строй. Он не был безусловно не прав. Для быстрой исполнительности, сплоченности и единодушия в действии - сомкнутый строй предпочтительнее рассыпного; что касается до колонны, то хотя она более чем тонкая линия пригодна для сильного удара в штыки, но это различие почти исчезает при высоком градусе нравственной силы войск и известном характере их воспитания и обучения. А Суворовские войска именно этим условиям и удовлетворяли.
Одно из существенных различий между системами французскою и Суворовскою заключалось в том, что первая сложилась и развивалась под влиянием перевеса численности; Суворов же действовал почти постоянно меньшим числом против большего. В немногих лишь делах силы неприятельские не превосходили его собственных, а еще реже численный перевес бывал на стороне Русских. Этим между прочим и обусловливалась, по его взглядам, необходимость наступления и атаки, и атака практиковалась чаще в виде прорыва, т.е. фронтально. Обход и охват употреблялись реже, так как при малой численности атакующих, представлялись опасными, или не хватало на них времени. Не пренебрегая ударами во фланг и тыл, Суворов однако, по сказанным причинам, не придавал им чрезмерного значения, также как и непременному обеспечению собственных флангов и тыла. Заботясь о том и о другом в каждой своей диспозиции, он не вязал себя этими условиями и постоянно издевался над тактиками-рутинерами, говоря, что они непременно примкнут фланги к чему-нибудь, хоть к навозной куче и луже, не справившись, достаточно ли в луже воды для плавания лягушек.
Характеристика остальных сторон Суворовской системы еще более делает ее однородною с французскою. Простота его соображений была замечательная, и ей соответствовала простота исполнения. Быстрота его доходила до маловероятного развития, и он буквально побеждал неподвижность движением. Это было нелегко; русская армия отличалась тяжеловесностью, вследствие значительного количества обозов и большой ноши пехотинца; но Суворов обходил то, что не в силах был изменить: он оставлял обозы позади, облегчал движение солдата попутными местными средствами; наконец просто шел вперед, не обращая внимания на число отсталых и утешая себя соображением, что остающихся в строю храбрых и энергических людей будет достаточно для одоления неприятеля. Это было не увлечением, а логикой; время стоило гораздо дороже; "одна минута решает исход баталии, один час успех кампании, один день судьбы империй", говорит он, прибавляя: "я действую не часами, а минутами". Подобно Французам, Суворов считал главным элементом войны армию, не любил осад, не связывал себя магазинами или депо и считал скорость движений важнее достоинств позиций. Энергия Суворова высказывалась не в одной быстроте движений, а решительно во всем, особенно в бою. Он обладал такой нравственной упругостью, что препятствия не уменьшали, а увеличивали его настойчивость, перед которою наконец гнулась или ломалась воля противника. Эта характерная черта была едва ли не самой выдающеюся особенностью его личности. "Знаешь ли, почему якобинцы взяли верх и владычествуют теперь во Франции", говорил он французу-эмигранту, своему подчиненному: "потому, что у них твердая, глубокая воля, а вы, ваша братия, не умеете хотеть". Оттого полумер Суворов не знал; перед трудностями в своих расчетах не останавливался; случаю давал широкое место в своих успехах, ибо умел им пользоваться моментально. "У фортуны длинные волосы на лбу, а затылок голый", говаривал он: "пролетела, - не поймаешь". Его отвагу и смелость можно было бы назвать дерзостью, если бы они не коренились в глубокой уверенности Суворова в себе; эта-то уверенность, выросшая на испытанной верности усвоенных принципов, и делала его всегдашним победителем 18.