Все подобные шутки, выходки и дурачества практиковались почти исключительно в людях, в обществе, за столом; в кабинете же, за деловыми занятиями, особенно глаз на глаз, им не было места, Тут Суворов являлся совсем другим человеком, и разве только немогузнайство, или что-нибудь равносильное, могло вызвать в нем какую-нибудь выходку чудака. Если он диктовал приказания, исполнитель не смел вымолвить ни слова; при докладах также надлежало держать ухо востро и быть крайне внимательным. Только приспособившись ко всем требованиям Суворова, лица, состоявшие при нем, приобретали апломб и уверенность в себе, не боялись своего начальника и даже во многих отношениях вертели им по своему усмотрению.
Непроизводительно для целей войны проходили недели в Асти. Тем временем дипломатия работала, но различие целей всех трех союзников клало на эту работу печать не созидания, а разрушения. Чего не успели сделать Суворовские победы, то не могло быть исполнено переговорами, рассуждениями и убеждениями.
Еще весной предполагалось расширить союз привлечением в него Пруссии, северных германских владений, Дании и Швеции, а также дополнить задачу коалиции исторжением Голландии из рук Франции. Проект расширения союза не удался, но мысль о предприятии против Голландии не была оставлена. Родилась она в Лондоне; вырвать из рук неприятеля голландский флот и завладеть им или хоть истребить его, - было мечтою Лондонского кабинета, которая прикрывалась официальною целью - уничтожить Батавскую республику и восстановить прежний порядок. Эта лицевая сторона предприятия совершенно отвечала взглядам Русского Императора, а потому он сразу одобрил мысль и, не ожидая решения подробностей, приказал снаряжать войска и флот для экспедиции против Батавской республики. Тоже самое делалось в Англии; герцог Йоркский был назначен главнокомандующим союзными силами; приготовления производились с чрезвычайным спехом, но заключенный между двумя державами договор содержался, по настояниям из Лондона, в секрете от Австрии.
Суворову было сообщено о морской экспедиции к берегам Голландии, как о предприятии решенном. Он постоянно был противником крупных десантов с обширными военными целями и потому пришёл в отчаяние от такой новости, представлял себе будущность предприятия в самом мрачном свете и говорил: "Господи, да не буду я пророком". Опасения его сбылись, хотя и по другим причинам 1.
Как только Венский кабинет проведал про секрет Англии и России, он прежде всего позаботился приспособить Голландскую экспедицию к своим интересам, а именно решил направить дело к возвращению Нидерландов под владычество Австрийского дома, и принялся расчищать себе путь прокламациями к бельгийскому народу, дипломатическими нотами и проч. Следующею ступенью к цели являлось предполагавшееся в то время новое размещение союзных войск по театрам войны. Первоначально было проектировано - Римскому- Корсакову и принцу Конде занять Швейцарию и вторгнуться во Францию, но потом план этот изменился. Между Петербургом и Лондоном решено было оставить в северной Италии одни австрийские войска, в Швейцарии сосредоточить все русские под начальством Суворова, которые и предназначались для вторжения во Франш-Контэ; эрц-герцог Карл должен был прикрывать их правый фланг, а австрийские войска в северной Италии - левый; наконец, весь этот план решено приводить в исполнение по совершенном утверждении союзников в Италии и Швейцарии. Предложение Англии и России сообщено было Венскому двору, который потребовал в нем изменения: эрц-герцогу Карлу действовать на нижнем Рейне, войдя в связь с англо-русским десантным корпусом в Голландии и стараясь поднять в Бельгии восстание против Французов, а для связи эрц-герцога и Суворова учредить небольшую промежуточную армию. Кроме того, Австрийское правительство предлагало отложить до будущего года вторжение в пределы Франции, перемещение же русских войск из Италии в Швейцарию исполнить безотлагательно, но постепенно. Не усматривая в этом контрпроекте никаких задних мыслей, Император Павел согласился. Для него имело важность лишь то, что главное - вторжение во Францию - оставалось во всей своей силе, хотя исполнение и отлагалось; кроме того ему было очень приятно, что это главное предприятие поручалось его войскам и его полководцу.
Суворов расходился со взглядами своего Государя на существенную часть вопроса. Он многократно говорил, что вторжение во Францию подымет все её население на защиту родины и что пока республиканская армия не заявит себя за прежнее правительство, до тех пор восстановление старого режима окажется исполнимым лишь на бумаге, на языке у проходимцев-эмигрантов и в голове политических мечтателей 7. Прежде, при Екатерине, он был другого мнения, но с тех пор много прошло времени и много набралось новых фактов. Однако он не навязывал своего взгляда и не упорствовал в его принятии, так как это было вопросом высшей политики, куда ему вторгаться не подобало. Но он был безусловно против мечтательных предположений о немедленном вторжении в республиканские пределы и считал это возможным лишь в будущую кампанию, в чем и сошелся со взглядами Венского кабинета. Такое совпадение было случайным; с первых же шагов применения основного положения к делу, главнокомандующий оказался в разноречии с венскими прожекторами. Надо заметить, что план нового распределения армий по театрам войны был принят союзными кабинетами и сообщен к исполнению до сражения при Нови (получен позже), следственно когда судьба Италии еще не была решена окончательно. Несмотря на это император Франц приказал Суворову - приводить в исполнение новый план безотлагательно. Суворов не мог согласиться с пользою подобной поспешности; даже после победы при Нови он был убежден, что дело изгнания Французов оканчивается лишь завладением Генуэзской Ривьерой и последними французскими крепостями; что нужно обеспечить за собою зимние квартиры для успешного приготовления к новой кампании; что требуется около двух месяцев времени для упрочения сделанных в Италии завоеваний. Кроме того русские войска не так были снаряжены, чтобы вести горную войну отдельно от Австрийцев; их требовалось предварительно снабдить необходимыми запасами, зарядами, горными орудиями, понтонами; нуждались они также в офицерах генерального штаба, знакомых с краем. Наконец надлежало принять в расчет, что по первоначальному плану, Суворов должен был идти в Швейцарию только с 11.000 Дерфельдена, а император Франц требовал, чтобы он сменил также и Гадика. Это было уже физически невозможно, так как корпуса Дерфельдена едва хватило бы на смену Гадика, и Суворову пришлось бы, по словам его письма к Ростопчину: "одному со свитою прибыть к Римскому-Корсакову на своем буцефале". Обстоятельство это было устранено дозволением Императора Павла взять в Швейцарию, кроме Дерфельдена, почти весь корпус Розенберга, но большая часть прочих невыгодных сторон нового плана, на которые указывал Суворов Австрийскому императору, остались во всей своей неприкосновенности.
Все эти доводы не привели однако ни к чему. Венский двор настаивал на немедленной смене войск, не слушая никаких резонов; разрешил оставить войска Гадика на прежних их позициях лишь на некоторое время и подтвердил Суворову - не выводить из Италии "ни одного австрийского солдата". Венский двор опасался, или делал вид, что опасается, - за свои собственные владения, за Германию, за только что завоеванную Италию, и взаимные отношения между ним и русским полководцем становились все хуже. Еще раньше, тотчас после победы при Нови, Суворов отправил к Императору Павлу оригиналом полученное из Вены повеление, делавшее эту победу почти бесцельною (см. главу 31). Вместе с тем он писал Ростопчину (около того времени уже первоприсутствующий в коллегии иностранных дел и граф), что не может продолжать службы, "когда хотят операциями править за тысячи верст, не зная, что всякая минута на месте заставляет оные переменять". Он жаловался, что его "делают экзекутором какого-нибудь Дитрихштейна и Тюрпина" (члены гофкригсрата) и просил доложить Государю, что после генуэзской операции будет ходатайствовать о своем отозвании формально. Через два дня он пишет Ростопчину снова, почти тоже; говорит, что болен и изнурен духом и "что должен вскоре в каком ни есть хуторе или гробе убежища искать". Ростопчин убеждает его - отказаться от этого намерения. "Заклинаю вас спасением Европы, славою вашею", пишет он: "презрите действие злобы и зависти, вы им делами вашими с младых лет подвержены были... Как могут заграждать вам путь те, коих вы научили побеждать и остановили бегущих, забывающих стыд, верность и страх Господень". В другом его письме читаем: "молю вас со слезами и на коленях у ног ваших, - оставайтесь и побеждайте. Вам ли обижаться гнусными хитростями коварного правления, вам ли ждать соучастия в главе вашей от гнусных генералов, кои дожили, а не дослужились до сего звания? Вы их оставите - и они докажут, что их участь -или ничего не делать, или быть повсеместно битыми". Однако все это были слова, хотя бы и справедливые, а Суворову, в его трудном положении, требовалось нечто другое 8.