слава оружия Его Величества, там потребны твердость духа и большая настоятельность". О "неуместной деликатности" Разумовского Суворов сообщил Ростопчину, говоря, что "усильнейшие настояния русского посла и большая твердость в Вене, были бы для дел службы в течение нынешней кампании гораздо полезнее". Вместе с тем Суворов объявил, что он прекращает свои сношения с Разумовским, а будет во всем относиться к Колычеву. Письмо его было конечно доложено Государю, до которого приблизительно в тоже время дошло и
ответное донесение Разумовского. В своей длинной депеше посол пытался оправдаться лично и оправдать политику Тугута, говоря между прочим, что "передал Австрийскому императору слово в слово все то, что высочайшим повелением было предписано", тогда как Суворову написал, как мы видели, совершенно другое. По всей вероятности, это обстоятельство окончательно убедило Павла I в непригодности Разумовского для поста, им занимаемого, почему его и заместил в скором времени Колычев. А Суворов, в одном из первых обращений своих к Колычеву, просил его "исправить колеблемость общего блага наипоспешнейше и исторгнуть его из опасности", находя, что для этого "лучше дело трактовать посторонним образом, нежели от моего имени, терзаемого и в горячке от сателитов Тугута". Суворов был прав, но дело зашло уже слишком далеко, да и барон Тугут не благоволил к Колычеву в той же мере, в какой был расположен к Разумовскому, и несколько времени не хотел даже входить в официальные с ним сношения.
Полное восстановление между союзниками прежнего согласия сделалось теперь едва ли возможным также и вследствие настроения Императора Павла. Мы видели, что первый признак недоверия к Венскому кабинету обнаружился в Русском Государе раньше, чем явились к тому поводы со стороны Суворова; видели также, что до Государя доходили слухи помимо фельдмаршала о зародившихся неудовольствиях и что Павел I принял их к сердцу. После того причины к недовольству Венским двором быстро умножались, так как Русский Государь, взяв под свое покровительство курфирста Баварского и герцога Виртембергского, закрыл Австрийскому правительству в южной Германии путь земельных захватов, и оно старалось вознаградить себя в Италии. В этом заключается вся сущность дела; неудовольствия с Суворовым не составляют собою причины самостоятельной; они выросли из того же корня, и Венский двор выдвинул их на первый план лишь в виде ширмы. Император Павел уже стал догадываться, что Австрия ведет войну единственно из своекорыстных расчетов; в его рескриптах попадаются заявления, что замыслы Венского двора не лучше посягательств Франции; говорится "о хитростях и каверзах" этого двора; австрийскому послу в Петербурге объявляется, что Русский Государь, "служа общему делу, не служит дому Австрийскому". Вопрос получал такую постановку, что нельзя уже было отделываться одним молчанием или отводить глаза дипломатической риторикой. Барон Тугут объяснил тогда Разумовскому, что Австрийское правительство рассчитывает сделать некоторые изменения в разграничении итальянских государств, т.е. присоединить к Австрии часть владений Сардинского короля и отделить известную долю от Папской области, для вознаграждения других итальянских государей за требуемые от них уступки и для округления австрийских владений. Разумовскому сверх того дано заметить, что Русский Император может и сам сделать при этом некоторые приобретения, если дозволит Австрии свободно распорядиться в Италии; в противном же случае Австрия выйдет из союза.
Император Павел вступив в войну с бескорыстными целями, не соблазнился предложениями Тугута, а потребовал более определительных объяснений. Затем прибавились новые неудовольствия: препятствия со стороны Венского кабинета к присоединению виртембергских войск к русским, происки Австрийцев на Ионических островах, но больше всего продолжавшиеся обиды Суворову, козни против него австрийских "генералов-министров и министров-генералов", пренебрежение к заслугам русских офицеров. Император Франц все это отрицал, поясняя Разумовскому, что Суворов никаких предписаний не получал от гофкригсрата иначе, как за собственною императора подписью; что все повеления ему давались на основании личного с ним в Вене соглашения; что все его жалобы не основательны; что сам император имел много причин жаловаться на фельдмаршала, но не делал и не делает этого в уважение его заслуг и скорого отбытия в Швейцарию. Большая часть объяснений Франца II совсем не состоятельна, остальное обусловливается различием в точках зрения. До какой степени жалобы Суворова были справедливы - это мы видели в подробности; провинился ли он пред Францем II, действуя в духе своего правительства и добиваясь решительных результатов кампании, - это тоже не нуждается в разъяснении; за чьим подписанием получались предписания от гофкригсрата, - это не имеет значения. Важно лишь то, - противоречили ли эти предписания, по своему смыслу, соглашению, состоявшемуся в Вене, во время пребывания там Суворова. На этот вопрос нет категорического ответа; видно только, что венские переговоры не были надлежащим образом резюмированы и оформлены, а это и повлекло за собой крупное недоразумение с плачевными последствиями. Вместе с тем решительно нельзя допустить, чтобы Суворов согласился в Вене на нечто подобное тому, что с ним потом проделывалось; характер Суворова, свойство его дарования и все его прошлое в том удостоверяют. Легко быть может, что он просто не уразумел предложенных ему в Вене условий командования, потому что понять их точно и определительно, в том именно смысле, как потом требовали и объясняли из Вены, не только не мог он, но и никакой другой генерал, не воспитанный в школе гофкригсрата. А еще вернее, и всем ходом кампании подтверждается, что переговоры велись в Вене замаскированные, отвечавшие задней мысли Тугута, который на этот раз ошибся в расчете, но по самомнению и упрямству продолжал стоять на своем.
В силу ли этих соображений или еще каких-нибудь добавочных причин, но Император Павел не придал большой цены объяснению Франца. В словесных высочайших повелениях, записанных Ростопчиным, мы встречаем под 7 сентября такое: "приготовить ответ Римскому императору на его жалобы на Суворова, что поведение Суворова и приказания, ему данные его Государем, говорят за него". Неприятности тем временем продолжались, и одна из них оказалась особенно оскорбительной. При отпуске французских пленных на обмен, Мелас прислал к ним письмо, советуя не идти на Геную, во избежание грабительства и притеснений от русских войск. Вероятно этот же самый случай имел в виду и Фукс, донося около того времени (в конце августа) генерал-прокурору, что "Мелас причиняет всевозможные подлые шиканства, ибо управляется майором гр. Радецким, адъютантом кн. Суховским и майором Червенко, которые все находятся под покровительством любовницы Тутутова секретаря". Такой обиды Павел I не мог перенести и потребовал от Венского двора удовлетворения "за дерзость и неподчиненность господина Меласа". Из Вены спросили объяснения у Меласа, он отвечал молчанием 12.