Путь был длинный, войска шли обыкновенными переходами, не торопясь; Суворов скучал. Все располагало его к унылому настроению: и воспоминания о прошлом, и неизвестность будущего, и даже эти медленные, черепашьи переходы при полном бездействии. В подобном положении горечь воспоминаний быстро исчезает и в памяти удерживается только хорошее. В Вильне Суворов еще помнил неприятности недавнего минувшего, но дальше не говорит о них почти ни слова, Он был празден, и недавняя кипучая деятельность рисовалась перед ним радужными красками. Он спрашивает у Бибикова новостей: «подлинно ли я должен покинуть вас, или есть еще надежда для меня? Придется ли драться среди льдов? Иду туда как солдат, но если останется время, готов вернуться назад скорее, чем шел наавось вперед». Находясь еще в Польше и стремясь мысленно на берега Дуная, он надеялся забыть там свои огорчения и уподоблял его в этом отношении реке Лете. Удаляясь от Польши, он говорит, что Двина не служит уже для него рекою забвения, чем некогда почитал он Дунай. «Люблю Вислу, потому что вы там, а еще был бы приверженнее к Неве, когда бы вы на ней находились. Если случится что важное там, куда, идем, ваше превосходительство несомненно к нам присоединитесь, и не лучше ли бы было, когда бы тогда я с вами был?»
Свое виленское письмо к Бибикову он начал словами: «вот я теперь совершенно спокоен». Говоря это, Суворов сам себя обманывал; закабалив себя одной всепоглощающей мысли, он тем самым отказался от спокойствия морального и физического; оно могло являться к нему только как редкий и дорогой гость.
Глава VI. Первая турецкая война: Туртукай, Гирсово, Козлуджи; 1773—1774.
Кампании 1769—1772 годов.—Турция и её военная система. — Прибытие Суворова и назначение его в дивизию графа Салтыкова. — Первый поиск на Туртукай; донесение о победе; невольное бездействие и болезнь Суворова. — Приготовления ко второму поиску; нерешительность подначальных; негодование Суворова; временное его удаление для лечения. — Второй поиск, полный успех. — Переписка Суворова с Салтыковым; отзывы о подчиненных; вторичная болезнь. — Назначение его в Гирсово; нападение на Гирсово Турок и полное их поражение. — Отпуск Суворова в Москву; женитьба; возвращение в армию; производство в генерал-поручики. — Совокупная операция Суворова и Каменского; их несогласие; наступательное движение Суворова; победа при Козлуджи. — Военный совет; самовольное удаление Суворова из отряда. — Окончание войны.—Образ действий Румянцова и Суворова
Турция, втравленная в войну с Россией близорукою политикой Франции, не сразу сознала свою ошибку, так как кампания 1769 года ведена была Русскими робко. Двумя их армиями командовали князь Голицын и Румянцев, причем главная роль принадлежала первому; но он оказался полководцем ниже посредственности и должен был уступить свое место Румянцеву. В следующем году дела пошли совсем иначе; Молдавия и Валахия были завоеваны, в Букаресте и Яссах развернулось русское знамя. Татарские полчища, силою в 80,000 человек, разбиты Румянцевым с 30000 Русских при Ларге; вслед затем 180000-ная турецкая армия потерпела полное поражение при Кагуле, хотя боевые силы Румянцева не превышали 17,000; турецкий флот почти совершенно истреблен в Чесменском заливе. В 1771 году, в третью кампанию, одна армия, под начальством князя Долгорукого, завоевала Крым. другая же прикрывала это предприятие, и в ней ничего особенно важного не произошло. Так прошли три года войны.
Блестящая кампания 1770 года, доставившая громкую славу русскому оружию, имела однако и невыгодную сторону, возбудив в Европе беспокойство и опасения. Не только неприязненные России державы, по даже и дружественные к ней, стали ревниво следить за военными действиями, -первый шаг, обещавший мало хорошего в будущем. Второй шаг состоял в отыскивании средств к прекращению дальнейших успехов России и к парализованию уже ею достигнутых. Франция напрягала усилия, чтобы возбудить против России врагов, поощряла и поддерживала июльскую конфедерацию, настраивала во враждебном тоне Шведского короля. Прусский король от активного воздействия на Россию пока еще отказывался и даже платил ей, по договору, военную субсидию, по постоянно рассчитывать на такую его роль в усложнявшихся обстоятельствах было невозможно. Австрия стала вооружаться, собирала на границе войска, заключила с Портою союз. Обстоятельства видимо обострялись, но болезненные симптомы разрешились в другом месте и другим делом — первым разделом Польши.
Больше всего этому способствовал Фридрих Великий, но и Россия не сидела сложа руки. Каждый заботился конечно о своих, а не о чужих интересах, и Фридрих работал не для России, а для Пруссии. Что касается России, то имея на своих плечах две войны и впереди ожидая еще столько же, если не больше, она находилась в положении весьма затруднительном, из которого надо было выйти во что бы то ни стало. Ее не могло выручить одно то, что принято называть «дипломатическим искусством»; на этой арене Фридрих Великий и австрийский министр Кауниц были бойцами первой силы. Выручила Россию твердость её Государыни, не напускная или показная, а действительная, которая не столько видится, сколько чувствуется и понимается. Эта-то твердость Екатерины вывела Россию из обстоятельств, грозивших сделаться критическими, и дозволила окончить Турецкую войну без активного вмешательства европейских держав.
Русская императрица все-таки желала мира с Турцией и искала его. Открылись переговоры в Фокшанах, но не привели ни к чему, главным образом вследствие упорного несогласия Турции на требуемую Россией независимость Крымских Татар. Но так как мир был нужен Турции по меньшей мере столько же, как и России, то великий визирь вошел в прямые переговоры с Румянцевым. Назначили уполномоченных, открылся новый конгресс в Букаресте, дело пошло по-видимому на лад, но в конце, когда добрались до пункта о независимости Татар, предшествовавшее время оказалось потраченным бесполезно. В переговорах прошли 1772 год и часть 1773; затем приходилось снова браться за оружие.
В это время появился на театре войны Суворов. Прибыв из Польши в Петербург, он там оставался до февраля 1773 года, когда ему дали поручение — осмотреть в военном отношении шведскую границу и разведать взгляды пограничных жителей Шведской Финляндии на происшедшую в Стокгольме государственную перемену. Суворов поехал чрез Выборг, Кексгольм и Нейшлот к границе, проживал на ней некоторое время скрытно, разузнавал, наблюдал и с запасом добытых сведений возвратился в Петербург. Тут ему делать было нечего; отношения Швеции к России изменились, опасность близкой войны миновала, и его с новой силой потянуло в Турцию.
Мы видели раньше, что туда его влекло уже давно, с 1770 года, под впечатлением блестящих побед, в том году одержанных Румянцевым. В августе 1770 года Суворов писал бригадиру Кречетникову, находившемуся в Румянцевской армии: «сколь вы счастливы, что вы у графа Петра Александровича... Я же в моих наитруднейших и едва одолеваемых обстоятельствах такового освобождения из оных не предвижу... Даруй Боже скоро увидеться, особливо там, куда вы поехали». В продолжение двух слишком лет желание Суворова оставалось неисполненным, вероятно потому, что он в Польше был нужен, да и похлопотать за него в Петербурге было некому. Будто назло, отец его, долгое время состоявший членом военной коллегии, оставил службу как раз в начале конфедератской войны и вышел в отставку. Зато теперь, по исполнении поручения в Финляндии, Суворов имел возможность сам позаботиться о себе. После его славной боевой службы в Польше, дело оказалось нетрудным. В апреле, 4 числа, военная коллегия определила: находящегося в Петербурге при войсках генерал-майора Суворова, по желанию его назначить и отправить в первую армию, выдав ему высочайше пожалованные на дорогу 2000 рублей. Через 4 дня Суворов получил паспорт на проезд и отправился на Дунай 1.
Приехав в Яссы в самых первых числах мая, он представился Румянцеву, был назначен в дивизию генерал-поручика графа Салтыкова, получил от него в командование отряд, расположенный под Негоештским монастырем и 5 мая был уже на своем посту. Здесь он встретил старых знакомцев — Астраханский пехотный полк; отряд его состоял кроме того из части Астраханского карабинерного полка, 4 полковых и 5 турецких орудий и из 500 донских казаков, всего до 2300 человек.
Турецкое государство, некогда страшное и грозное, к этой эпохе уже значительно преобразилось. Грубая, но крепкая сила, связывавшая разнородные части империи, ослабела, и государство стало являть признаки не близкого, но несомненного распадения. Совершенное отсутствие законности во всем государственном организме, безнравие, продажность в самых грубых формах, деспотизм, доведенный до идеала, — вот из каких элементов состояла внутренняя жизнь Турции. Такой разительный упадок произошел главным образом от личных свойств Турецких государей. Длинный ряд первых правителей Турции состоял, как на подбор, из лиц способных, энергических, вполне соответствовавших своему положению; последующие турецкие властители отличались свойствами противуположными. Они заперлись в гаремах и предоставили правление визирям; начался застой, потом наступил упадок и мало-помалу перешел в омертвение. Деспотизм, в смысле главнейшего государственного принципа, остался, но утратил характер движущей силы и превратился в эгоистическое самовластие и тиранию.