Таков уже военный характер Суворова, что для объяснения пассивного постановления военного совета, в котором этот человек участвовал, приходится прибегать к сопоставлениям. Между тем, нет никакого основания заподозривать верность официальных сведений о решении военного совета после Козлуджи; но они опять представляют одну только лицевую сторону предмета 12. Каменский, разумеется высказал Суворову тотчас после сражения свое негодование и привел его, что называется, к порядку. Суворов увидел ясно, что самостоятельность действий для него закрыта, что Каменский на буксире за ним не пойдет, а если бы и удалось убедить его на дальнейшие действия по направлению к Шумле и потом за Балканы, то успеха все-таки ждать нельзя потому что руководителем дела будет не он, Суворов, а Каменский. Последнее соображение совершенно в духе Суворова; окончательную выработку оно получило позже, но существовало в довольно ясных очертаниях и об эту пору. Таким образом, оппозиция Суворова в военном совете представлялась бесцельною и ненужною; она могла только увеличить его обособленность, умножить число его недоброжелателен и завистников, повести к новым столкновениям с Каменским и т. п. Подобные соображения прямо вытекают из положения вещей; ими только и может быть объяснено согласие Суворова с военным советом на счет приостановки действий. Такое объяснение, по крайней мере, не противоречит его духу и понятиям; оставляя же факт советского постановления без всяких комментарий, мы пришли бы к выводу по-видимому самому простому, но в сущности наиболее далекому от истины.
После Козлуджи, Суворов оставался при действующих войсках недолго, всего несколько дней, и потом уехал в Букарест. Некоторые биографы сомневаются в его болезни, называют его здоровье превосходным и причину отъезда ищут исключительно в разногласиях с Каменским. Мы видели, как он страдал лихорадкой в минувшем году; тоже самое повторилось и теперь: он временами не мог ездить верхом и с трудом держался на ногах. Мало того, лихорадка возвращалась к нему и после, в продолжение многих лет. Слова нет, находись он в обстоятельствах благоприятных для исполнения своих военных планов, едва ли болезнь заставила бы его покинуть театр войны; но утверждать, что он уехал здоровый, все-таки нельзя. Главнокомандующий принял его сурово и потребовал объяснения — как он решился оставить свой пост почти в виду неприятеля. Что отвечал Суворов — неизвестно. Нелады его с Каменским побудили Румянцева дать ему другое назначение, а именно под начальство графа Салтыкова, «во избежание излишнего в переездах труда». Однако в тот же день, 30 июня, Румянцев сообщил Салтыкову, что Суворову дозволено, по его прошению; уехать для лечения в Россию. Суворов впрочем не уехал и оставался в Молдавии до вызова его для действий против Пугачева.
Сражение при Козлуджи в конец сломило нравственные силы Турок и отняло у визиря всякую надежду на успешный исход войны. Лучшие турецкие крепости были блокированы, сообщения между ними и внутреннею страною прерваны; Шумле грозил штурм; небольшой русский отряд проник за Балканы. Завязались мирные переговоры; Румянцев повел их с большим искусством, и так как положение Турции было безнадежное, то 10 июля 1774 года заключен в Кучук-Кайнарджи мир. Русские добились независимости Крыма, уступки Кинбурна. Азова, Керчи и Еникале, свободного плавания но Черному морю; Турки обязались заплатить 4 1/2 миллиона рублей. Тяжелы были мирные условия для Турции, но могли быть еще тяжелее, если бы сама Россия не нуждалась в мире.
Так кончилась эта знаменитая война, названная современниками Румянцевскою. Она тянулась долго, но тому были многие причины: политические усложнения, оттягивавшие наши силы от Турции, и происходившая от того несоразмерность между боевыми средствами и задачею; затруднения в продовольствии войск за Дунаем; временами излишняя осторожность главнокомандующего и некоторых подчиненных ему генералов, исполнявших на половину или вовсе не исполнявших его распоряжений. Войска были в огромном некомплекте, укомплектовывались медленно, несвоевременно и не вполне; нуждались в необходимейших предметах снаряжения, которые почти постоянно запаздывали; движения войск затруднялись многочисленными обозами, составлявшими для армии истинную обузу. Русские таскали за собой рогатки, которыми привыкли в прежнее время огораживаться для ослабления бешеных атак Турок, значит заранее обрекали себя на пассивный образ действий. Румянцев отменил рогатки, и хотя сами войска их терпеть не могли, но сила привычки все-таки взяла свое, и рогатки совсем исчезли из русской армии лишь в следующую Турецкую войну. Русские так же, как и западные европейцы, действовали против Турок в огромных каре; Румянцев уменьшил их величину и тем сделал армию поворотливее и подвижнее.
Суворов в некоторых отношениях пошел еще дальше Румянцева. Будучи тут новичком, чужим человеком, особенно в начале, и притом человеком маленьким, он, не претендуя на роль реформатора, старался однако сколько возможно, ставить подчиненные ему войска на свою Суворовскую ногу, применяя к ним, когда дозволяло время, основные положения своего «суздальского учреждения». Перед лицом неприятеля мы видим его таким самым здесь, каков он был в Польше, и по принципам, и по приложению принципов. Он употребляет в бою колонны с дистанциями, чтобы за головною частью всегда находился резерв; резерв у него везде играет весьма важную роль; временами видим употребление стрелков, в виде особых небольших отделений, которым указываются и места при колоннах линейной (по выражению Суворова «ломовой») пехоты. Каре он принял сразу, как лучший способ построения против Турок, но размеры Румянцевских кареев уменьшил, строя их из двух батальонов, из одного батальона и даже из рот. Многое из тактических приемов Суворова в первую Турецкую войну сделалось потом правилом для всей Европы, хотя заимствовано не у него, а у Французов, выработавших свою собственную тактику во время войн революции. Вообще военные теории Суворова и Французов революционной эпохи были однородны в своем основании, что и будет объяснено в своем месте; тактическим же формам Суворов придавал временной смысл. Его тактика в Турции, как перед тем в Польше, была тактикою обстоятельств, и благодаря такому прикладному её характеру, уже в то время буквоеды военного дела стали говорить, что Суворов тактики не знает, что ему служит одно счастье. А он посмеивался, поджидая событий.
Глава VII. В Заволжье, на Кубани и в Крыму; 1774—1779.
Пугачовский бунт. — Назначение Суворова; его полномочия; опасный путь до Саратова; погоня по Заволжью; выдача Пугачова; препровождение его Суворовым в Симбирск. — Миротворная деятельность Суворова но усмирению мятежа; переписка его с Потемкиным. — Беспокойства на юге; назначение туда Суворова; отъезд в Полтаву; личное оскорбление, нанесенное ему Нащокиным. — Назначение на Кубань и затем в Крым; неудовольствия с князем Прозоровским; административные, санитарные и военно-педагогические распоряжения; недопущение высадки Турок и восстания Татар; переселение христиан из Крыма. — Беспорядки на Кубани; строгие меры Суворова против русских властей и миротворные инструкции. — Закрепление Кучук-Кайнарджиского трактата; выезд Суворова из Крыма.