Великий визирь ввел Потемкина в заблуждение; наступление Гассана было только диверсией для отвлечения русских сил от Молдавии, чтобы произвести там сильный удар. Суворов был проницательнее и если не предвидел, то подозревал замысел Турок. Он приготовился идти на соединение с принцем Кобургским при первой надобности, продвинулся для этого из Бырлада вперед, к Пуцени, чтобы находиться почти на одинаковом расстоянии от Галаца и Фокшан, оставил у Бырлада и Фальчи часть войск и приказал производить беспрестанные разведки.
Верность предположений Суворова оправдалась в самом скором времени. Великий визирь собрал огромную массу войск, перешел Дунай у Браилова и двинулся к Рымнику. Принц Кобургский узнал про это через лазутчиков и тотчас же обратился к Суворову за помощью. Суворов получил извещение 6 сентября ночью, но не убежденный в его справедливости и обязанный наблюдать не только Фокшаны, но и Галац, он решился выждать, пока обстоятельства разъяснятся несомненным образом. Почти через сутки приспел к нему новый гонец Кобурга со вторичной просьбой и с извещением, что визирь продвинулся еще вперед, остановился в расстоянии 4 часов пути от Австрийцев и потому на завтра надо ожидать атаки. Суворов увидел, что напрасным выжиданием потратил много дорогого времени, а потому выступил ни мало не медля, в полночь на 8 сентября, о чем и донес Потемкину. Потемкин тотчас же написал Государыне, пояснив, что «Кобург почти караул кричит» и что наши едва ли к нему поспеют вовремя 13.
В самом деле, обстоятельства сложились неблагоприятно для союзников и затем стали усложняться новыми препятствиями. Суворов тронулся в путь темною ночью; пройдя около 25 верст, войска достигли речки Бырлада в полдень 8 числа, перешли ее и сделали короткий привал. Тронулись дальше по дороге, становившейся все хуже; верст чрез 15 предстояла новая переправа, чрез р. Серет, где по условию Австрийцы должны были навести понтонный мост. Моста не оказалось, по какому-то недоразумению он был наведен в 14 или 15 верстах выше. Пошли туда по самой дурной дороге; вечером полил сильный дождь и разразилась буря; дорога превратилась в болото. Однако кое-как добрались среди ночи; авангард перешел, за ним тронулись карабинеры с Суворовым во главе, но в это время мост повредило вздувшейся водой. Переправа сделалась более, чем рискованной, следовало выждать. Подошла пехота; измученные, промокшие насквозь люди стояли по колено в грязи, под проливным дождем, и ждали. Суворов осмотрел окрестную местность, выбрал небольшую возвышенность, покрытую лесом, где по свойству почвы было не так грязно, и приказал перевести туда войска. Здесь они отдыхали до утра, при продолжавшемся ненастье.
Вместе с тем приказано дежурному майору Курису исправить мост. Согнали до 1000 человек окрестных жителей, нарядили 1500 солдат, взяли в работу австрийских понтонных лошадей, и к утру мост был готов. Буря пронеслась, небо прояснилось; войска ободрились и повеселели. На рассвете тронулись в путь, перешли Серет, сделали около 20 верст но размытой дождями дороге, перед вечером переправились через р. Путну у Маринешти расположились снова на отдых.
Тяжела была ночь с 8 на 9 сентября для войск, а для самого Суворова и того хуже. При своей энергической, бурной натуре, он испытывал Танталову муку, сидя сложа руки на месте, когда нужно было идти и идти.
Нарочно для сокращения пути в случае движения на неприятеля, перешел он заранее из Бырлада в Пуцени и оттуда внимательно следил за Турками, а между тем потерял целые сутки, когда спешность именно и требовалась. Конечно не из нерешительности он так поступил, не в колебаниях пропало время; требовали того осторожность и осмотрительность. Тем не менее время было потеряно, и Суворов, ценивший в военном деле время выше всего, больше всякого другого понимал важность потери. Но в этом самом обстоятельстве заключалась и надежда: у Суворова двойника не было, а взгляд других, особенно Турок, не отличался такой строгостью. Стала подтверждать это и действительность: Кобург беспрестанно посылал к Суворову гонцов с записочками, на которых Суворов писал ответы карандашом; извещения Кобурга ничего существенно-тревожного в себе не заключали; Турки очевидно не торопились. Суворов мог под конец успокоиться совершенно, но что он достиг этого после сильной внутренней тревоги, это явствует из серьезности тогдашнего положения дел и подкрепляется одним обстоятельством. Находясь в Пуцени, он страдал лихорадкой, поход к Рымнику делал при самых благоприятных для развития болезни условиях, а между тем совершенно выздоровел. Такой неожиданный исход может быть объяснен только психическими причинами.
Рано утром, 10 сентября, русская легкая кавалерия подошла к австрийскому лагерю и легко понять с какою радостью была встречена. Затем с пехотою прибыл Суворов; до полудня весь русский отряд был на месте и примкнул к левому флангу Австрийцев, которые стояли на реке Мильке, невдалеке от Фокшан, и уже два дня выдерживали довольно горячие авангардные стычки с Турками. Для Суворова тотчас же разбили шатер, навалили сена, и он принялся соображать дальнейшие действия.
Немного времени спустя приехал к нему принц Кобургский; услышав имя принца, Суворов вскочил, бросился ему навстречу, крепко его обнял и несколько раз поцеловал. Принц стал выражать ему свою радость, свою благодарность за своевременное прибытие; Суворов, не охотник вообще до комплиментов и до траты слов, когда ожидало спешное дело, не слушая Кобурга потащил его на сено и, разлегшись около, принялся объяснять свои предположения, он настаивал на необходимости безотлагательной атаки, потому что если Турки сами не атакуют, то значит поджидают подкреплений. Кобург заметил, что силы слишком неравны, что Турок почти вчетверо больше, и атака будет очень рискованной. Суворов возразил, что при таком неравенстве сил, только быстрая, смелая атака и обещает успех; что при свойственном Туркам способе действий, множество их умножит и беспорядок; да наконец, прибавил он с усмешкою: «все же их не столько, чтобы заслонить нам солнце». Трудно было принцу Кобургскому убедиться в том, что противоречило всему складу его понятий; он продолжал приводить разные затруднения в роде изнурения русских войск, сильно укрепленной неприятельской позиции и т. н. Суворов его оспаривал и под конец несколько раздраженный сказал, что если Кобург не разделяет его взгляда, то он, Суворов, атакует Турок одними своими войсками и надеется их разбить 14. Слова эти вероятно были приняты принцем за браваду, но так как вместе с тем затрагивалась его военная честь, то он счел за лучшее согласиться. Принц стал вдаваться в предположение — исполнил ли бы Суворов вырвавшееся у него слово или нет, но ясно, что он прибегнул к своей угрозе, как к последнему средству. Перед ним находился представитель тогдашнего, низко упавшего военного искусства, совершенно расходившегося с Суворовскими принципами. Дело, которое Суворов строил на духовной натуре человека и обставлял целою воспитательною системой, понималось другими в виде какого-то графического искусства, требовавшего кучи механических подробностей, т, — е. дрессировки. При такой основной разнице взглядов, возможно ли было свободное соглашение и не следовало ли разрубить Гордиев узел вместо это развязывания? Не даром Суворов, перед фокшанским делом, уклонился от беседы с Кобургом; он и теперь готов бы был прибегнуть к этому средству, но после фокшанского знакомства оно сделалось невозможным.
Атака турецких позиций таким образом была решена, и великому визирю предстояла жестокая расплата за непростительную трату времени и ничем не извинимое бездействие в виду одного корпуса принца Кобургского. Надо было только развит подробности плана действий, Суворов в сопровождении нескольких офицеров и небольшой партии казаков отправился на рекогносцировку, к реке Рымне, и чтобы лучше обозреть местность, взлез на дерево. Отсюда он охватил глазом пространство между речками Рымною и Рымником, где была расположена огромная турецкая армия на крепкой позиции. Внимательно смотрел он вокруг, запоминая подробности; диспозиция мало-помалу складывалась у него в мыслях, и он поехал назад с готовым в голове планом. Встретив два австрийские эскадрона, любезно посланные Кобургом ему в конвой, Суворов приехал к принцу, сообщил ему виденное и обещал прислать доверенное лицо, для окончательного соглашения. Возложив это на полковника Золотухина, он отправился к себе, чтобы приготовить войска к предстоящему бою и, по всей вероятности, чтобы отдохнуть, так как с выступления из Пуцени он не смыкал глаз.