Потемкин был одарен богатым воображением, изумительною памятью, обширным, впечатлительным умом и большими организаторскими способностями. Солидного образования он не имел, как и все русские люди той эпохи, за редкими исключениями. Но по натуре ли, по расчету ли, он был очень любознателен и, не имея расположения к чтению, набирался обыкновенно познаний из личных бесед с людьми образованными или бывалыми и из расспросов специалистов. В этом методе самообразования Потемкин был неутомим, и потому обладал массою самых разносторонних сведений, конечно без системы, зрелости и глубины. По одной только отрасли он был действительно и основательно сведущ — по богословию, за то предпочитал богословские споры и беседы всяким другим, и архиерейский сан представлялся ему таким же заманчивым, как военная степень фельдмаршала. Но это знание имело для него довольно поверхностное воспитательное значение: он был человеком верующим, но вместе с тем и суеверным.
Такой недостаток подготовки к государственной деятельности самого обширного размера поддерживался природною изменчивостью характера Потемкина и, в свою очередь, питал эту невыдержанность. Потемкин был, во-первых, замечательно ленив. Состояние лени находило на него внезапно; он надевал халат, ложился на диван, становился молчалив, несообщителен, угрюм; дела оставались без движения, государственный интерес страдал непоправимо, сотни тысяч рублей гибли бесследно и бесцельно. Иногда присоединялась к лени тоска или гнетущее чувство человека, добравшегося до апогея высоты, имеющего все, что только может быть дано извне, которому нечего уже более желать, некуда подыматься выше. Эта внешняя пресыщенность в разладе с внутреннею неудовлетворенностью — проявлением живой, избранной души — делали подчас Потемкина человеком истинно-несчастным, достойным не насмешки, а сожаления. А потом вдруг, по-видимому без всякого повода, или вследствие самой ничтожной причины, наступала пора усиленной деятельности. Работа кипела, курьеры летали во все концы, подручные исполнители не знали покоя ни днем, ни ночью; сам Потемкин скакал с места на место в простой телеге, довольствуясь подчас крестьянскою или солдатскою пищей. Затем опять бездействие, или перемена деятельности, или погружение с головой в удовольствия, наслаждения и роскошь. От военного дела переход к политике и обратно; от лагеря ко двору; от неустанной работы к нескончаемой цепи обедов, балов, к безумно расточительным праздникам и затеям. Только что курьеры развозили приказания, касающиеся постройки городов, заселения степей, вооружения флота, сбережения здоровья солдат; вслед затем они скакали за дамскими нарядами, за гастрономическими тонкостями, за певицами и танцовщицами. Но и в забавах не было логического течения, а все прыжки и неожиданности. Среди тонкого обеда Потемкин иногда требовал черного солдатского хлеба, с жадностью накидывался на простую соленую рыбу, упивался квасом. Было то не афектацией, не напускною оригинальностью, а причудой пресыщения, капризом распущенной воли.